Мариэтта Шагинян: Стихотворение

Дочке Петра Петровича, Русе (или Марусеньке), было четырнадцать лет. Она училась в театральной школе, и интересы ее сильно страдали от болезни отца. Ее отпустили на каникулы. Пономарев, учитель декламации, задал ей ужасно трудный урок; без папы ей ровно ничего не понять, а папа лежит, как египетская мумия, и ни о чем не заботится. Наконец она не выдержала, пробралась к больному и уселась возле него на кровати.

Руся была до смешного похожа на отца, тоненькая, веснушчатая, длинноногая; только глаза у нее были большие и темные. Она ходила в косице, и на голове у нее красовался голубой бант.

— Папочка, — смиренно начала она, подложив свою руку ему под ладонь. — Дело в том, что Пономарев вздумал меня испытать. Он задал такой стих, такой стих, прямо-таки загадочный! Я пробовала его нараспев, вроде Игоря Северянина, но, наверное, это не годится. Как ты думаешь?

— Читай, — пробурчал Петр Петрович неопределенным голосом.

Руся покопошилась, покашляла и прочла:

— Что за чушь, — удивился Петр Петрович, — откуда это?

Руся обиделась и покраснела.

— Странно, папа, как может быть чушь у Пушкина!

— Да разве это Пушкин?

— Конечно. Отрывок, написанный в тысяча восемьсот двадцать седьмом году. Пономарев говорит, что главная его прелесть в оборванных гекзаметрах шестой и восьмой строки.

— Ваш Пономарев чудачит, а вы ему в рот смотрите. Принеси сюда книгу, я сам прочитаю.

Руся обрадованно метнулась за книгой и приготовилась слушать отца. Она привыкла считать его чтение образцовым и обычно перенимала его интонацию и жесты. Но на этот раз она казалась разочарованной. Петр Петрович прочел стихи с листа, не задумываясь долго и не считая их достойными особенного усилия; он выскочил из размера, прочитав «плющ о м» вместо «плющем» и «русло» вместо «русл о », и совсем огорчил дочь, выговорив «вьется» вместо «виётся».

— Папочка, — виновато сказала она, глядя на одеяло, — ты ставь ударенье на первом слоге, а не на втором. Плющем, русло… И потом, ты говоришь «вьется», а Пушкин написал «виётся», и непременно надо на и напирать, а то опять не будет размера…

Петр Петрович взбесился и захлопнул книгу.

— Ну, если ты лучше меня знаешь, в чем дело, зачем же приставать ко мне? Иди и зуди, как находишь нужным.

У Руси задрожала нижняя губа, и она вышла в столовую, где получила проборку от Юлии Федоровны за то, что не щадит больного отца. Пушкин остался у Петра Петровича и долгое время лежал в уголке на кровати. Через час, однако, Петр Петрович раскрыл его, нашел «В рощах карийских», сказал себе «гм» и погрузился в чтение.

— Руся, пли скорей, тебя папа зовет, да смотри не противоречь ему! — крикнула Юлия Федоровна в детскую. Руся мигом помчалась к отцу. Петр Петрович был в настроении благодушном. Он насмешливо покосился па дочку и сказал:

— Ну, иди, слушай, профессор.

И когда Руся уселась на краешек, прочел ей полным голосом, мерно, слегка поднимаясь к цезурам, точно к верхушкам воли:

Прочитано было правильно, но монотонно и напыщенно. Руся поспешно произнесла: «Спасибо, папочка!» Петр Петрович нахохлился и опять уткнулся в книгу.

— Черт знает, что за стихи. Простота хуже воровства! И ведь чувствуется что-то такое, а как за него взяться — неизвестно.

Руся обрадовалась, что пришла минута откровенности:

— Именно, папочка. Я тебе с самого начала сказала. На вид они обыкновенные, а потом, чем дальше, тем трудней. Главное, знаешь, Пономарев сам их не захотел читать, а сказал, чтоб я поняла идею. Можешь ты себе представить, какая тут идея?

— Н-да, идея! Пейзаж, и больше ничего. Погоди, давай вместе разберем, что там такое. Сперва выступает пещера. Что она делает? Она таится.

— Да, папочка, таится. — Лоб Руси сморщился, а глаза, не отрываясь, следили за губами отца.

— Так; значит, она неподвижна. Мы ее установим в центре. Что там еще? Сосны. Они что делают?

— «Стройные сосны кругом склонились ветвями и тенью», — произнесла Руся.