Лидия Чарская: Дели-акыз

Последние слова произнесла она чуть слышно. Потом вдруг вытянулась вся, как струна, и пропустила сквозь, зубы:

— Не будет этого, не будет, Фатима не допустит!..

А Селтонет и Глаша нежно обнимались, как сестры, в эту минуту.

— Ты не сердишься, ангел мой, дорогая моя, на безумную Глашу, на беспутную Дели-акыз? — сжимая руки Селтонет и заглядывая ей в глаза, спрашивала, волнуясь, девочка.

— Бирюзовая! Яхонт мой! Алмаз мой! — смеясь и плача, отвечала Селтонет. — Глазам не поверила, очам не поверила, как пришла нынче Фатима поутру и повела за собою. Думала на прогулку обычную ведет… И вдруг сюда… К моей бирюзовой! Истосковалась, извелась здесь совсем, Глашенька, твоя Селтонет!

— Селта, милая Селта, неужели же ты совсем, совсем не сердишься на меня?

— Зачем сердиться на тебя? Это Аллах меня наказал за то, что обманула Селима. Бедный Селим! Что с ним? Где он рыщет сейчас? Где ищет свою Селтонет?

И закрыв лицо руками, девушка повалилась, рыдая, на доски тахты.

— Ради Бога, тише… Молчи, Селта… Не время плакать… Надо думать теперь… Думать, как выбраться отсюда.

— Молчи! Молчи, а не то, убирайся отсюда, если хочешь реветь… — зло сверкая глазами, шипит в свою очередь и Фатима.

Этот злой шепот приводит сразу в себя Селтонет. С залитым слезами лицом она садится на тахту.

Постепенно злые глаза татарки стали смягчаться, и она что-то отрывисто зашептала Селтонет. Селтонет радостно вскрикнула и обвила руками её колени.

— Что она говорит, что говорит? — взволнованно спрашивала Глаша.

— Она говорит… Она говорит… Чтобы завтра вечером мы обе не ложились спать… Чтобы, когда взойдет солнце… Что если можно бежать, то только завтра… Или никогда, потому, что уже после завтра возвратится с муллою ага Махмет.

— Ах! — радостным вздохом вырвалось из груди Глаши.

— Ты ангел, Фатима, и да благословит тебя Бог! — произнесла она дрожащим голосом.

Но татарка, вместо того, чтобы выслушать излияния благодарности, резко схватила Селтонет и потащила ее из Глашиной «темницы».

И снова, взволнованная, ничего не понимающая, Глаша осталась одна со своими грустными думами, со своею одинокой печалью.

— Рагим!

Сын аги Абдул Махмета, только что успевший подвязать третий куст роз у Фонтана, вздрогнул всем телом и поднял голову.

— Рагим! Наконец-то я вижу тебя, бессовестный! — услышал он звонкий шепот со стороны окна.

Юноша опустил глаза. Он ясно слышал знакомый голос из крошечного оконца и не знал, что отвечать.

Он избегал встреч со своей недавней подругой игр, с которой он так предательски поступил недавно. Он всячески избегал показываться в той части сада, куда выходило оконце запертой в дальней горнице Глаши. И все садовые работы, которые лежали на нем, он старался производить до восхода солнца, пока еще, по его предположению, Глаша спала. Но несмотря на все старания Рагима, ему не удалось отвратить эту встречу. И вот свершилось!

Первое что пришло ему в голову, это — уйти от фонтана, около которого он застигнут врасплох, как вор… Он уже делает шаг в сторону и скрывается за широким кустом азалий. Но звонкий, насмешливый смех несется со стороны окна.

— Эй, Рагим! Куда? Или совесть съела тебе глаза, что ты не можешь смотреть на меня и прячешься в кустах, бездельник? Или нынешние горцы унаследовали от своих отцов только одну трусость? Скажи!

Эти слова, как удар хлыста подействовали на Рагима. Не злой по природе, честный и далеко не трусливый, юноша весь вспыхнул, загорелся гневом и вне себя выскочил из своего убежища. Он через две секунды очутился под окном Глаши;

— Благодари Аллаха, что ты девчонка, а не джигит… Будь ты не девочка, я сумел бы разделаться с тобою. Я бы…

— Молодец Рагим! Молодчинище! — неожиданно, прервав его на полуслове, произнесла Глаша. — Вот теперь я узнаю тебя, узнаю в твоих словах смелого джигита, удалого Рагима, а не трусливого мальчишку. Тебе подобает вступать при случае в открытый бой, не прячась, не скрываясь, а не трусливо тайно похищать девушек и запирать их в неволю…

Глашины слова снова, как удар бича, подействовали на самолюбивого Рагима. Невольный стыд объял его душу. Смущенно поднялись на Глашу черные, огненные глаза юноши.

— За что винишь Рагима? Разве виноват в этом Рагим? — забормотал он смущенно. — Разве виноват? По законам нашего народа, младшие должны во всем беспрекословно повиноваться старшим. Отец приказал Рагиму… Рагим не смел ослушаться его. Отец старше и мудрее. И не Рагиму судить о нем. Пусть Аллах ведает и судит о его поступках!