Борис Хазанов - Возвращение

Тут, впрочем, было еще одно, весьма скользкое обстоятельство. Меня не смущал способ, которым моя подруга - придется ее так называть - зарабатывала на жизнь. Загвоздка была как раз в другом - в том, что я пользовался ее благодеяниями бесплатно. Для Маши это было знаком того, что она меня отличала, доказательством любви, если уж на то пошло. А для меня... гм. Для меня это означало, что я оказался в дурацком положении невольного конкурента. В чем и пришлось убедиться в самое короткое время.

Я вошел в холл; перед лифтом стоял человек.

"Не работает".

Я повернул к лестнице, он преградил мне дорогу. В чем дело, спросил я.

Он спросил, к кому я иду. Я пожал плечами.

"Можешь не объяснять,- сказал он,- я и так знаю".

Оказалось, что это комендант. Мы вошли в каморку, где стоял письменный стол. Бумаги, телефон, на стене портрет - все как полагается. Портрет изображал восточного потентата в погонах.

"Председатель революционного совета. Великий человек",- сказал комендант.

Я поинтересовался, какое это государство.

"Ирак. Не слыхал, что ли?.. Ирак - оплот свободы и независимости Востока против американского империализма. Друг нашей страны".

Какой страны, осторожно спросил я.

"Нашей! - отрезал комендант.- Есть еще вопросы?"

Медленно отворилась дверь, показался широкий зад уборщицы, которая несла поднос со стаканами, сахарницей и тарелкой. Несколько времени мы пили чай, комендант, спохватившись, протянул через стол волосатую ручищу, представился:

"Алексей. Можно просто Лёша... А как тебя звать, я знаю. И чем ты занимаешься, знаю... Я ваш журнальчик почитываю,- сказал он,- вы там тоже небось на американские денежки... того..."

Комендант допил чай, обсосал лимонную дольку.

"Не хочу, конечно, тебя обижать, но вообще-то говоря,- он покачал головой,- нехорошим делом занимаетесь".

Почему, спросил я.

"А потому. Предаете национальные интересы России. Ты Ильина читал?"

"Иван Александрович, профессор?"

"Он самый. Великий человек. Вот вы там все долдоните: фашизм, тоталитаризм... А что говорит Ильин? Ильин говорит: фашизм исходит из здорового национального чувства... России нужна сильная власть. Запад нас не знает, не любит, радуется нашим бедам... Пей чай".

Я поблагодарил за угощение, сказал, что мне пора.

"Куда это?"

Я вздохнул, пожал плечами.

"К ней?"

"Знаешь, Лёша,- сказал я спокойно,- это не твое собачье дело".

"Ага! - зловеще молвил комендант, развалился на стуле под портретом наследника ассирийских владык и сложил руки на животе.- Вот так, значит. Нет, ты постой, постой! Мы еще как следует не поговорили".

"О чем?"

"А вот о том самом. Во-первых. Посторонним вход в общежитие запрещен. Мне ведь только стоит слово сказать. И тебя отсюда грязной метлой погонят! Это как минимум. Ясно?.. Нет, ты постой. Ты не торопись. Сядь..."

Он почесал в затылке и продолжал:

"Во-вторых... Мы так хорошо поговорили. Давай и дальше по-хорошему. В чем тут дело, всю, так сказать, ситуацию ты знаешь. Я тебе так скажу: если бы не я, Маша твоя давно бы пропала. Шаталась бы по панели, а потом, как все они,- в выгребную яму... Попала бы в лапы одному из этих... Я этот мир знаю. Советую со мной не ссориться. Давай начистоту: хочешь к ней ходить - пожалуйста. Я ничего не вижу, ничего не знаю. Но имей в виду! Если ты что-то другое задумал..." - Он погрозил пальцем.

"Что задумал?"

"Будто не понимаешь. Стать ее другом. Покровителем, что ли. Так вот: ни-ни. И думать не смей. У нее есть покровитель. Вот он здесь, перед тобой... Мою мысль понял? Ходить - ходи. И про это дело не забывай. Сколько надо,комендант потер палец о палец,- она тебе сама скажет".

XVII

Было воскресенье, по-прежнему стояли теплые, дымчато-сонные дни затянувшейся осени. Полупустой поезд, безлюдная платформа; я спустился в туннель под железной дорогой, вышел наружу, там тоже ни души, вышел с другой стороны, она ждала на стоянке, она помахала мне издалека, я уселся рядом с ней. И мы покатили через уснувшие поля, мимо игрушечных деревень с двускатными крышами и балконами, со шпилями церквей, где вместо крестов красуются петухи, навстречу поднимающимся из низин медным, тронутым вялой киноварью лесам. По узкой пустынной асфальтированной дороге еще километров двадцать, а затем лес расступился. Взошли на крыльцо. В этом домике, сказала она, ее отец отдыхал после размолвок с ее матерью, писал мемуары и сочинял стихи.

Среди сизых елей за железной оградой помещалось фамильное кладбище, гранитные плиты с длинными и звучными именами. Многосложный герб принадлежность не слишком древнего рода. Что значит, спросил я, не слишком древнего?