Михаил Ардов - Книга о Шостаковиче

- Пожар - три минуты пятнадцать секунд... Ночная улица - четыре минуты ровно. Дождь за окном - две минуты тридцать секунд...

Отец не любил писать музыку к кинокартинам, но - увы! - принужден был заниматься этим всю свою жизнь - таков был наиболее приемлемый и пристойный вид заработка. Фильм приносил денег во много раз больше, нежели любое серьезное симфоническое произведение. Да к тому же бывали времена, когда исполнять произведения Шостаковича запрещалось.

В один из таких периодов, в 1948 году, отец признался И. Гликману: "...я за последний год написал много музыки к кинофильмам. Это дает мне возможность жить, но и утомляет до чрезвычайности".

Принимая очередной заказ на музыку к кинокартине, отец получал нечто вроде рабочего плана, там перечислялись эпизоды фильма и их продолжительность. Так вот, в тот раз он уехал в Болшево, а листок с этим планом оставил в Москве. Пришлось ему звонить домой, я нашла эту бумажку и диктовала.

- Так, записал? Троллейбус на московской улице - шесть минут... Белое безмолвие - три минуты...

Это "белое безмолвие" в особенности забавляло отца. Он говорил:

- Как прикажете передать в музыке такую штуку, как "белое безмолвие"?

XLIV

Галина:

Отец входит в комнату Максима:

- У тебя должны быть сигареты.

- Какие сигареты? - растерянно говорит тот.

- Я знаю, у тебя есть сигареты. Ты куришь.

- С чего ты взял?..

- Дай мне закурить, - просит отец.

Сам он курил всю жизнь, любил папиросы "Казбек", но иногда забывал покупать их в достаточном количестве. Хотя в некоторых случаях он был вполне предусмотрительным. Например, когда он ехал в Америку в 1949 году, то половина чемодана была занята пачками "Казбека".

Когда Максим вырос, он тоже пристрастился к табаку. Было это то ли в последнем классе школы, то ли уже в консерватории. При отце он, разумеется, курить стеснялся, а тот со своей стороны делал вид, что об этом не догадывается.

В тот день у отца кончились папиросы, и он отправился в комнату к сыну. Максиму пришлось сознаться и угостить отца сигаретами.

Хотя курил наш отец довольно много, но при своей аккуратности не терпел переполненных пепельниц, если видел там хотя бы два окурка, немедленно выбрасывал их.

XLV

Галина:

Отец нервно расхаживает по комнате.

- Тебя зашлют неизвестно куда, - говорит он мне, - в Тмутаракань, на Дальний Восток... Вот если бы ты была певица, я бы тебя тут же куда-нибудь устроил... Зачем тебя вообще понесло на этот биологический факультет?

Это происходило весною 1959 года. Я заканчивала университет, и мне, как и всем моим однокашникам, предстояло так называемое распределение. И тем, у кого не было возможности устроиться на работу в Москве и притом принести на факультет соответствующую бумажку, надлежало отправиться в глухую провинцию и стать учителем биологии в какой-нибудь отдаленной средней школе.

Отец не был готов в такому повороту событий, да и я, честно сказать, уезжать из дома не стремилась. И тут мы принялись вспоминать, кто из знакомых занимается чем-нибудь близким к биологии. Долго думать не пришлось, поскольку муж родной сестры моего отца - Зои Дмитриевны - Григорий Константинович Хрущов был заведующим кафедрой гистологии во Втором медицинском институте. А у них в это самое время открывалась Центральная научно-исследовательская лаборатория, куда я и поступила на работу.

XLVI

Галина:

Шостакович решительными шагами входит в дом и сразу же направляется в ванную комнату. Пробует кран - вода льется в раковину. Он заглядывает в уборную, дергает за цепочку - вода шумит в унитазе. После этого отец объявляет:

- Я эту дачу покупаю.

Он не стал подниматься на второй этаж, не посмотрел, какова крыша, что с подвалом... Его интересовало лишь одно - водоснабжение.

Так был приобретен дом в Жуковке, где отцу предстояло прожить многие годы.

Во времена более ранние существовала дача в Болшеве, ее Шостаковичу подарили по личному распоряжению Сталина. Это был неказистый деревянный дом, но отец это место полюбил - он там мог уединяться для работы. В Болшеве его угнетало лишь одно - вечные проблемы с водой. Питьевую вообще привозили откуда-то издалека, возле дома рыли колодцы, но все как-то неудачно. А отец был чистюлей, то и дело мыл руки, и вообще у него с водой были особенные отношения.

И вот в шестидесятом году ему предложили купить дачу в Жуковке, в поселке, где жили советские академики. Тут надобно отдать должное щепетильности моего отца. Вместо того, чтобы продать подаренную ему Сталиным дачу в Болшеве, он вернул ее государству. При том, что за новый дом надо было выложить - и немедленно - весьма значительную сумму.