Я не помнил, как надел валенки. Слез с печки, пошатываясь, оделся и вышел на улицу.
Ворота Олешина дома захлопнулись, и я, качаясь от слабости, поднялся по лесенке. Взялся за скобу…
Боже мой, что это? Я не верил своим глазам. За столом сидели и мирно, как старые ветераны, беседовали Авинер и Олеша. Не было ни крику, ни шуму. Бутылка зеленела между чайных приборов, на столе остывал самовар.
— А мы тебя, Констенкин, давно ждем. Ну-ко, давай садись. Занемог, что ли? — сказал Олеша.
— Да нет, ничего вроде.
— Мы тебя враз вылечим.
Олеша налил полстакана бурого чая. Настасья заварила нового чаю, уже с малиной. Я растворил сахар, и Олеша прямо из бутылки дополнил стакан. Налил себе и Козонкову.
— Мы уж тебя давно, парень, ждем-то, вон и Настасью за тобой посылали, — сказал Авинер и поднял стопочку.
— Дай бог не последнюю, — сказал Олеша.
От пунша мне стало жарко. Озноб за плечами растаял, и в глазах потеплело от чего-то непонятного. Или я старею? Ах, черт побери, как все-таки хорошо жить.
— Ну, поехали!
Сквозь пелену уходящей болезни я смутно ощущал разговор Авинера с Олешей.
— Нет, Авинер Павлович, я тебя не переживу.
— Может, и ты, Олеша, меня топтать будешь.
— Оба, Авинер Павлович, в одну землю уйдем. Я уж подсчитал, на гроб надо сорок восемь гвоздей. Только ежели мне там не понравится, так я обратно прибегу, возьму увольнительную. А вот чего, парень, сделай мне гроб на шипах! Ежели умру, сделай гроб на шипах, чтобы честь по чести! Да с гармоньей похороните. Заиграют, дак я хоть ногой лягну! — Олеша даже притопнул.
— На шипах. На шипах домовина, конечно, не то что на гвоздях, оно поплотнее… — Козонков пожевал хлеба.
— Вот и давай уговор сделаем.
— Давай. Я не супротив, — сказал Козонков.
— При свидетелях! — Олеша даже привстал.
— Ну!
— Дай руку, что сделаешь на шипах?
— Да может, я раньше умру-то.
— Ну, тогда и я тебе на шипах.
Старики потискали друг другу ладони, и Олеша вдруг весело, с душой спел частушку:
Плясать-то учились
Еще мальчиками,
Дотыкались до земли
Однеми пальчиками!
Настасья со смехом замахала на него руками:
— Ой-ой, что с ним будет-то! Гли-ко он распелся-то!
— А мне теперь что! Вот ты завтра с Костей уедешь, а я без тебя и женюсь на молоденькой. В больницу схожу, все анализы сдам. Пойду в Огарково свататься!
Потом они оба с Авинером, клоня сивые головы, тихо, стройно запели старинную протяжную песню.
Я не мог им подтянуть — не знал ни слова из этой песни…
Разорок — последняя узкая лента невспаханной земли, после которой остается лишь борозда — Прим. авт.
Нявгать — стонать, капризничать — Прим. авт.
Веред — чирей, болячка. — Прим. авт.
Гусинец — гусиный горох, местное название вики — Прим. авт.