Владимир Хлумов - Ночной дозор

Саския (к Рембрандту). Принеси одеяло из шкафа в спальне. Я хочу, чтобы ты поглядел, какой там порядок.

Рембрандт (уходит и вскоре возвращается и набрасывает одеяло). Ты замечательно прибралась в шкафу! Наволочки сложены, как на парад, а пол натерт как зеркало - хоть смотрись.

Саския. Ну-ну, идите я полежу, я немного устала.

Рембрандт и Тюльп выходят и остаются одни.

Рембрандт . Ну что, доктор?

Тюльп . Рембрандт, считаю, что должен предупредить вас: болезнь у нее нешуточная.

Рембрандт . О господи, неужели так опасно?

Тюльп (прячет свои руки). Увы.

Рембрандт . Но сделайте хоть что-нибудь, как же так?!

Тюльп. Рембрандт, вы знаете как я отношусь к вам, вы с самого начала пришлись мне по душе. Что же до Саскии, то я просто люблю ее, но вы должны приготовиться к самому худшему.

Картина одиннадцатая

Гостиная дома Абигайль. Рембрандт рассматривает предыдущие наброски, не понимая, почему у него ничего не получается. Абигайль наблюдает за Рембрандтом.

Рембрандт (не замечая, что говорит вслух) . Господи, да это же все они сразу! Вот Маргарета ван Меер, это ее застенчивая улыбка! А это рука госпожи ван Хорн, а здесь влажные огненные кудри Саскии, грудь Хендрикье. (Поворачивается к Абигайль). Простите меня, я, кажется, мыслю вслух. Я уже стар и чуточку слабоумен. Разум мой то вспыхивает, то гаснет, как отблеск последних углей в догорающем очаге. Если бы я был в расцвете сил и славы и встретил такого человека, каким стал сейчас, то я бы сказал, что он сумасшедший.

Абигайль . Господин ван Рейн, вам не нужно извиняться передо мной. Если я не ошибаюсь вы сказали нам в тот, первый раз, что с вами живут ваш ученик и старушка, которае ведет ваше хозяйство, и дочь. А что Титус, что с ним?

Рембрандт . Как? Я не скзал про Титуса? Нет, Абигайль, он жив. У меня двое детей - дочь пятнадцати лет от второй жены и сын - двадцати, от первого брака. Оба они живут со мной: девочка помогает вести хозяйство, сын продает мои гравюры и полотна. Но Титус очень много работает, я почти не вижу его. И... знаете... я воспитывал его как принца, а теперь он бегает и продает мои работы, как последний бедный приказчик у торговца картинами. Мать оставила мальчику немалое состояние, но к тому времени, когда Титус вступит во владение им, от него мало что останется.

Абигайль . Я понимаю: сейчас он обижен, но ведь со временем обида пройдет, не так ли?

Рембрандт . Беда совсем не в этом наследстве. Как ни странно, он даже не думает о деньгах - могу поклясться в этом. Обижен не он, а я: я не в силах простить ему, что мои картины инетресуют его меньше, чем моего ученика. Разумеется, он достаточно учтиво отзывается о моих полотнах, но я-то догадываюсь, что он не менее учтив и там, где речь идет о десятках других художниках. Он просто не видит в моих работах ничего такого, чем стоило бы особенно восторгаться.

Абигайль . А не потому ли он так сдержан, что еще с детсва привык к вашим вещам? Дайте ему время, маэстро, и я уверена: наступит день когда он воздаст вам должное.

Рембрандт . Сомневаюсь. А кроме того, сколько можно ждать? Я стар, госпожа Барриос, стар, болен и почти забыт. Пишу я лишь потому, что это для меня единственный способ убить время. Когда я не пишу, я ожидаю смерти. Думаю я тоже только о ней.

Абигайль . Неужели, маэстро? Я знаю, это ужасно. Один год я тоже все время думала о смерти, а ведь мне тогда еще и двадцати не исполнилось. Я была совершенно здорова, но не могла спать: я не решалась закрыть глаза из страха, что умру ночью. Тогда я не понимала, что со мной творится, но теперь знаю: что-то меня отвернуло от людей, и мне казалось, что я не смогу любить. И с тех пор я убеждена, что навязчивая мысль о смерти вызывается в нас нерастраченной и тоскующей любовью, которую мы пытаемся затаить в себе.

Рембрандт . Может быть, вы и правы, но я то уже не способен любить...

Абигайль (подбегая к наброскам и с трудом преодолевая стыд) . Вы? Тот кто видел это... и это, никогда вам не поверит.

Рембрандт. Я люблю снег, Хендрикье.

Абигайль. Да.

Гаснет свет.

Картина двенадцатая

Гостиная на Бреерстрат через год после смерти Саскии. Рембрандт лениво рассматривает гостиную. Подоходит к карнизам, щупает, необнаружив пыли, цокает языком, рассматривает себя в зеркале, поворачиваясь то так, то эдак, подтягивает живот, потом машет рукой. Появляется Хендрикье.

Хендрикье. Там какой-то иностранец, настаивает, что он твой друг.

Рембрандт. Как он представился?

Хендрикье. Вот представился он вполне нашим гражданином - Ян Ливенс. Да вот он сам. (Тут же уходит. )