Эдуард Караш: И да убоится жена

Короче, пару ветренных февральских недель я, после семилетнего перерыва, вновь ездил и прогуливался по знакомым с детства улицам, проспектам и площадям. Город предстал передо мной и до боли знакомым, но до ещё большей боли - чужим.

Прежде всего бросалось в глаза, что мой старый, добрый, уникально интернациональный Баку превратился в мононациональную столицу мононационального государства. Это было написано на лицах прохожих и на табличках с новыми названиями улиц, слышалось в звучащей вокруг речи. Поражала также эклектика стилей в оформлении города - смесь традиционно восточного вместе с недавно возвращённой латиницей азербайджанского языка и не самых лучших западных образцов на американо-турецкий манер с козырянием английскими словами и оборотами в рекламе, названиях гостиниц, банков, магазинов, ресторанов, объектов культуры.

В первое же воскресенье мои спутники по командировке бизнесмены-нефтяники отправились с переводчиком знакомиться с памятниками старины, начиная с загородного Храма огнепоклонников, а я начал свой поход по городу с интернационального или, как его называют в обиходе, еврейского кладбища. Вместе с однокашником, профессором Мурадом М. на его машине мы наведались на могилы родных и рано ушедших друзей, как могли прибрали их и сфотографировали на память, - доведётся ли ещё увидеть...

Мурад торопился в аэропорт - встречать рейсом из Махачкалы кого-то из родни, заметно разросшейся с тех пор, как он был избран членкором Академии Наук Азербайджана, и я попросил высадить меня у Приморского бульвара на площади Азнефти.

На бульваре я присел на скамейку, с которой видны были окна моего бывшего кабинета на втором этаже Объединения "Каспморнефть". Память мгновенно воскресила многие эпизоды последних десяти бакинских лет во главе дружного и работящего коллектива Технического управления...

Настырный северный ветер, проникавший под куртку, быстро согнал меня со скамейки, и я пошёл по аллее к центральной части бульвара, подставив ветру спину.

В погожие выходные дни бульвар обычно заполнялся самым разным народом - днём здесь резвились дети, группками по интересам кучковались пенсионеры - шахматисты, нардисты, "политики" и "лекторы-международники", "футболисты" и "выдающиеся тренеры" по всем видам спорта, которые всегда точно знали, "как надо было..."; ближе к вечеру сюда подтягивались на прогулку "подышать свежим воздухом" степенные пары бакинской интеллигенции, а чуть позже скамеечки в тенистых (вечером - затемнённых) аллеях оккупировались парочками влюблённых, как правило, по одной или, в крайнем случае, при дефиците "персональных" скамеечек, по две пары на скамейку по её концам. Прошёлся я и по "той самой" аллее, где сам сиживал со своей благоверной свыше четырёх десятков лет назад.

В этот пасмурный ветреный день навстречу попадались лишь прохожие, отдавшие предпочтение запаху моря перед запахами выхлопных газов автомобилей на параллельном бульвару проспекте Нефтяников.

Тем живописнее ещё издали показалась группа людей медленным, даже как будто торжественным шагом, двигавшаяся навстречу. Впереди шла женщина в модной чёрной каракулевой шубе и в платке "кэлагае" на голове. С обеих сторон её чуть поддерживали под руки двое молодых мужчин в кожаных куртках и серых каракулевых папахах. Один из них в свободной руке нёс большой букет цветов, прикрытый от ветра целлофаном. За ними шли ещё трое - пожилая пара под руку, пряча лица от ветра в шарфы, и женщина помоложе в куртке-"Аляске" с капюшоном и с букетом цветов в руках.

"Наверное, какое-нибудь событие идут отмечать в старом Интуристе, подумал я, - хотя пешком до гостиницы далековато, пожалуй... ". Я не успел додумать эту мысль до конца, когда группа подошла поближе, и я замер, поражённый удивительным сходством - с букетом в руке шёл оживший Ширинбек Расулов, только очень молодой. Я забыл (а может и не знал), как звали его сыновей, но хорошо помнил имя жены, и я позвал, не отдавая себе отчёта, правильно ли я делаю:

- Гюльнара-ханум...

Они уже поравнялись со мной, и женщина резко остановилась и повернулась ко мне.

"Ну, конечно же, это она, но куда девалась её болезненная полнота... Сколько же ей сейчас... должно быть пятьдесят... статная, хотя и чуть полновата...", - эти мысли молнией пронеслись в голове, и я спросил по-азербайджански, сам удивившись сохранности языка в моей памяти:

- Вы, наверно, не узнаёте меня ? Я...

- Нет, почему же..., - она протянула мне руку, улыбнулась и назвала по имени и отчеству, - мой муж всегда так хорошо о вас отзывался... И нам Вы на первых порах очень помогли. Но я слышала от кого-то, что Вы уехали... в Израиль, кажется ? - меня удивило, что кто-то здесь ещё интересуется моей судьбой .