Вениамин Каверин - Девять десятых судьбы

Шахов одну за другой открывал двери, направлял внутрь комнаты фонарь, мельком оглядывал ее и шел дальше.

Он осмотрел таким образом почти весь чердак Зимнего и, не найдя ничего, решил было возвратиться обратно, когда его спутник, наткнувшись на пустые упаковочные ящики, сваленные один на другой, увидел за ними узкую дверь.

Он попытался отворить ее - за дверью послышался шорох. Не говоря ни слова, он жестом подозвал Шахова.

Шахов приложился ухом к двери - ничего не было слышно. Тогда он спросил ясным, отчетливым голосом:

- Кто здесь?

Голос гулко отдался под низкими потолками.

Никто не ответил.

Он постучал в двери рукояткой револьвера:

- Отворите! Ваши все сдались!

Снова никто не ответил; и вдруг в напряженной тишине Шахов явственно услышал шорох.

- Послушайте, - сказал он, - даю вам слово, что, если вы сдадитесь добровольно, вы будете отпущены. Всех сдавшихся юнкеров освободили на честное слово.

Он не успел еще договорить последней фразы, как за дверью ударил револьверный выстрел.

- Стреляет, стерва! - удивился красногвардеец.

Новый прилив бешенства начал подмывать Шахова; однако-ж он сдержал себя и снова пытался уговаривать.

- Да поймите вы, чорт возьми, что это бесполезно! Ну, вы убьете одного, даже двух людей. Все равно, вас возьмут через четверть часа!

За дверью стукнули обо что-то револьверным дулом.

Шахов едва успел отскочить - пуля пролетела от него на полшага.

Красногвардеец молча отошел на несколько шагов в сторону, приложился и, как на учебной стрельбе, выпустил все шесть пуль одну за другою.

Все шесть пролетели мимо - едва только последняя гильза выскочила из затвора, как раздался новый револьверный выстрел.

На этот раз человек за дверью попал в цель - красногвардеец выронил винтовку, коротко закричал и упал лицом вниз на пол.

Шахов приподнял его - пуля попала в ключицу, несколько капель крови брызнули на шею и грудь - и оттащил в сторону.

Красногвардеец, коротко и тяжело дыша, левой рукой ощупывал рану.

- Он видит, куда стрелять... - вдруг пробормотал он, пытаясь подняться и снова садясь на пол.

Шахов оставил его и, сжав зубы, вернулся обратно; он поставил фонарь на край ящика и, каждую секунду ожидая нового выстрела, принялся осматривать поверхность двери.

Это была довольно плотная дверь, скрепленная широкими планками; увидеть что-либо через такую дверь было невозможно.

Проводя по поверхности двери рукой, он уколол палец о дощечку, расщепленную пулей, и тотчас же эта легкая острая боль прояснила его отяжелевшее сознание.

- Так вот в чем дело... Стало-быть, он в темной комнате, а у нас здесь светло, фонарь... Он нас сквозь эти дыры, проделанные пулями, видит... Стало-быть, если потушить фонарь...

Он открыл дверцу фонаря и пальцем прижал фитилек: тотчас же на двери замаячили неярким светом несколько круглых отверстий.

Он приложился глазом к одному из них и увидел небольшой, слабо освещенный круг на голой стене; он сдвинулся немного ниже - в полумраке скользнула и тотчас же исчезла рука, сжимающая рукоятку револьвера.

Переходя от одного отверстия к другому, он осмотрел почти всю комнату - эта комната освещалась карманным фонариком или свечою; она была почти пуста, на полу, собирая что-то, ползал человек.

Шахов ясно различил блестки погон, скользнувшие в тусклом свете, этот человек был офицером и этот офицер был в двух шагах от Шахова.

Юнкер, шесть часов назад стоявший на часах у ворот Зимнего, легко узнал бы этого офицера; это был тот самый прапорщик Миллер, который тщетно пытался оповестить защитников Зимнего о том, что дворец окружен войсками Военно-Революционного Комитета.

В одной руке он держал револьвер, а другою шарил на полу, должно быть искал оброненный патрон.

Шахов, напряженно щуря глаз, следил за каждым его движением.

Офицер встал, сделал несколько шагов по комнате и вдруг обернулся.

Лицо его осталось в тени, свет был за спиною, - но это движение, походка были мучительно знакомы Шахову. Напрягая память и в то же время не упуская из виду ни одного движения офицера, Шахов начал медленно поднимать руку с револьвером.

Офицер стоял теперь перед самой дверью и застрелить его было гораздо проще, чем оставить в живых.

Шахов тщательно целил ему в левую сторону груди.

И вдруг смутное чувство покатилось по телу, в горле пересохло; но он был попрежнему спокоен, рука не дрожала, палец не скользил по курку.

- Чего ж я, в самом деле, жду? - холодно подумал он и в ту же минуту понял, что ждет, когда офицер отойдет в сторону или повернется так, чтобы можно было обмануть себя и не убить его, а только ранить.