Борис Казанов - Роман о себе

Как его предупредить? Не отдавая отчета в своих действиях, я уперся изо всех сил в валун. Подсел спиной под него, как недавно Жан под меня. Наверное, я на какой-то момент вырубился из происходящего. А может, отвлекся из-за валуна? Вдруг я увидел летящую на меня грандиозную морду тигра... Невообразимая абстракция в духе Сальвадора Дали! Страха я не испытывал, но какой-то инстинкт самосохранения во мне жил. Я сделал попытку отстраниться от летящей морды. Валун за спиной двинулся, и я упал с откоса. Больше я ничего не помню. Когда я, полежав, опять взобрался на откос, еще раздваиваясь между летящей мордой тигра и другой, играющей с верхушкой дерева, на тропе было пусто. Если тигр хотел меня загрызть, а я его спас от засады Жана, то мы с ним квиты.

Тигру я все могу простить.

Потом меня, кажется, рвало, когда я увидел, что осталось от пацана с челочкой. Оттого, что вырвало, сильнее сдавил холод. Перехолодал в протоке, холод убивал. Думал только про одно: мне холодно, холодно! Все время куда-то шел. Воздух тяжелел, в нем скапливалась, сгущалась какая-то сила. Внезапно через лес, поперек, пронеслось нечто светящееся, как комета. Горящая ветка или что? Видение опередило удар грома. Еще удар! Увидел странную вспышку молнии - из трех всплесков. Все кончилось: ни дождя, ничего.

Воздух ослаб, я спускался. Увидел часовню, неухоженные поля сои и риса. Может, здесь кто-то живет? Мне холодно, но разве я умер? Нет, я не расписывался за смерть, отправляясь с Жаном, Гриппой! Мне холодно, вот и все. Думал пройти к часовне, но не стал сворачивать с тропы. Увидел заржавленные рельсы, дощечку, прибитую к ели: "Станция Ландыши". Железнодорожный тупик, безлюдное место. Поезд этот, "колхозник", стоял в собранном виде: два вагона, тендер с углем и два тепловоза. Шел к поезду, и все. Я вошел в поезд, и он тронулся. Посмотрел в окно: точно, я еду, это не обман... Может, меня кто заметил? Машинист или помощник машиниста? У меня и в мыслях не было, что в тепловозе кто-то есть. Кому понадобился "колхозник" раньше срока? Или рыба поперла в ставниках? Добавили рейс из-за этого? Получалось так: поезд стоял в полной готовности, с горячими тепловозами и ждал, когда я выйду из тайги, чтоб меня увезти.

Что ж, я вышел. Сижу в поезде и еду.

Опережая вспышки боли в распухших пальцах, я пытался вытряхнуть из куртки размокшие сигареты. Надо было извлечь из них табак. Есть морской паспорт с фотокарточкой. Оттуда можно вырвать сухой листок. Были где-то и спички, как их достать? Вдруг я заплакал: нет, не удастся закурить!

Мне показалось, что я остался без ничего.

Не знал я тогда, не догадывался еще, что приобрел, пройдя через этот черный пустой северный лес, который уже, сделав свое, уплывал за поворотом равнины. Не знал я и не поверил бы, что можно жить без ничего. Пусть ничего нет: ни дома, ни клочка земли, где бы ты мог быть своим. Пусть оставила тебя Герцогиня. Нет ни друга, ни брата, ни имени, ни фамилии, ни пера, ни карандаша.

Нет ничего.

Но в тебя уже вошло, заполнив все клеточки, все поры тела, твое беспредельное отчаянное одиночество.

Однажды я сказал своей сумасшедшей Нине. Мы ехали на пароме, она, молодая, приникла ко мне, и я ей сказал, вызвав веселое удивление: "Если окачурюсь сейчас, тихонько, как будто я уснул, оставь меня". Нина подумала, что шучу, а ведь я ей сказал чистую правду! Одиночество, если ты им полон, не хочет ни от кого участия к себе. Ему не нужны тепло, солнечный свет. Одиночество светит само; оно освещено лучами печали.

Мне хорошо одному, я никогда с собой не скучаю. Лучший свой день рождения я провел один с томом Эрнеста Хемингуэя. Я читал гениальный рассказ "После шторма", где все "начиналось ни с чего, с какой-то ерунды насчет выпивки..." - и опускал руку к полу, к бутыли сухого вина. Потом соскользнул в сон, и мне приснилось, что я пишу рассказ "После шторма". Я полностью написал его во сне, сделав себе великолепный подарок к дню рождения. А если можно так сочинять, то зачем мне Герцогиня?

Как ни кутала меня в детстве бабка Шифра, я перенес несколько воспалений легких. Оставшись один, я никогда не болел. У меня не было даже насморка после Хуты.

Кто сказал, что пьют от одиночества? Никогда не сопьешься, если ты по-настоящему одинок.

Мой бывший друг стар, безобразен. Ушли молодость, слова, открылось лицо. А мне не стыдно смотреть на себя в зеркало. Одиночество сохранило меня, сберегло. Меня сберегло и то, что мне ничего не надо.

Увидел знакомого, бегущего по улице... Пять лет его не видел, считал, что он умер. Вроде бы, кажется, - читал многочисленные соболезнования. А он бежит живехонький: "Здоров!" - и остановился. Заговорил с ним, привыкая, что вижу его живого и с ним разговариваю. Пять лет он был для меня как умерший! Поговорил и понял: я не ошибся, того человека больше нет. Не существует больше человека, которого знал, и он мне нравился, и оставил во мне какой-то след. А есть кто-то, скучный и бегущий под той же фамилией.