Константин Станюкович - Из воспоминаний сельского учителя

— Ну, а на жену из-за чего он грызется?..

Но вместо ответа Степан махнул только рукой и ни­чего не сказал.

Сижу я как-то в своей комнате… Вдруг отворяются из сеней двери, и я слышу:

— Степка! Отдай деньги…

Степан молчит.

— Степка, подлец! Говаррю —отдай мне деньги… Убью!

В соседней комнате тишина.

— Вот тебе… вот…

И за перегородкой послышался шум. Я вошел к со­седям и увидел отца и сына — обоих бледных, молчали­вых, скрутившихся вместе на полу. Рука старика была в бороде у сына, который закусил зубами другую отцов­скую руку. Бабушка только слегка охала и читала мо­литву. Остальные разбежались вон.

— Карраул… крраул!.. Режет!.. Режет!!. — вдруг за­ревел старик и, шатаясь, побежал на улицу…

Вернулись домочадцы и стали корить Степана.

— Бога ты, Степка, не боишься, — говорила мать. — На отца руку поднял… Что теперьче будет… Господи!

Марфа стала утешать мужа. Принесла ему выпить квасу и обмыть окровавленное лицо. Степан молча при­нимал услуги и сосредоточенно глядел в землю.

— Стерпел бы, Степа! Чать, не в первой!..

— Нешто не видишь, поедом ест… И у святого терпе­ние лопнет… Что́ я ему, солдат какой достался?..

— Эх, Степа, беда!.. Хочешь исть-то?.. Бедный мой!

— Нет… Ну чево ревешь-то?

Но Марфа не слушала, а, глядя на мужа, ревела во всю прыть, закрывши свое печальное лицо передником. Две девочки (ее дочери), тоже заплакали, глядя на мать. И среди плача только слышались стоны, оханья да молитвы лежавшей на печи и совсем выжившей из ума столетней бабушки.

Я пошел в волостное правление и застал там всё на­чальство в сборе за штофом… Шли толки о случившемся происшествии. Старик Семелькин, окончательно пьяный, только и кричал:

— Выдрать его… В Си-биррь!.. В кандалы! Афанасий Митрич! Пошли за Степкой подлецом сейчас!..

Послали за Степаном и приготовили розги… На улице под окнами уже собралась толпа народу, и мальчики испуганно между собой перешёптывались…

— Острастку дать надыть… Нешто показано на роди­теля руку… сам посуди…

— Спросим, братцы, пономаря-то… Как он порешит…

Послали за пономарем и когда рассказали ему дело, то он решил:

— Грех превеликий… Пример нужен… С божьей по­мощью порите…

Вошел Степан. В лице у него кровинки не было… Словно пьяный подошел он к голове и, взглянув на розги, сказал:

— За что меня пороть будете?.. За что?..

— За то, что на родителя руку поднял… Нешто это дозволено?..

— А того вы не знаете, как он меня ест. Что ни день, то порочит. Что ни слово — то «вор да мошенник!..» Что ни вечер, то драться… Год я терпел то… Просил раз­делу… За что ж драть-то?..

Больно тяжело было глядеть на эту безобразную сце­ну. Даже голова был в нерешительности и заметил ста­рику:

— Семеныч!.. Ай не простишь?..

— В кандалы… Пороть… В Си-биррь!!

— Ну, брат, делать нечего. Воля родительская… Ло­жись!

— Братцы! Ай у вас закону нету?.. Ай у вас жалости нету?.. Что вы? Опомнитесь!

И он в отчаянии брякнулся на колени посреди ком­наты.

Я стал просить за Степана, рассказав голове, как было дело, но голова только говорил:

— Мне что!.. Рази моя воля?.. Тьфу! Не хотел этто я в должность иттить!.. Только одна забота… Семеныч! Видишь, и вучитель просит… Прости, помирись-ко с сы­ном!..

— В Си-биррь!.. Порроть!!.

Но, на счастье, в это самое время раздался звонок и к крыльцу подъехал чиновник. Он узнал, в чем дело, и скоро Степана отпустили домой, наказав вперед с отцом не драться…

— А всё бы пример нужен! — оппонировал распоря­жению власти пономарь.

— Да ведь отец-то каков? Сам пьяница!..

— Так-то так, васкоблародие, — поддакнуло началь­ство…

А старик, как только завидел чиновника, скрылся и, уже сидя в кабаке, рассказывал с своей хвастливой манерой:

— Простил подлеца… Сам чиновник просил… Для него только. «Уж ты, говорит, Семеныч, для меня уважь». — «Извольте, говорю, только для вас». И про­стил! Дай-ка полуштоф… Валяй!..

— Экий несообразный мужик! — говорили на селе.

Каждое утро мои ученики приходили меня будить и мы вместе отправлялись в училище… Как-то раз один из учеников принес мне два яйца, а другой — две луковицы.

— На́, Костентин Михалыч, ешь!..

— Зачем мне?

— Мамка прислала… Баит: снеси вучителю, вон чать на чужой стороне скучил…

— Спасибо, детки… Только не надо… У самого есть…

Таким простым манером мне оказывали добрые ре­бятки внимание… Иногда, смотришь, крынку молока не­сет мальчуга и обижается, если отказываешься.