Игорь Клех - Светопреставление

Как бы там ни было, в итоге единственным моим ощущением, оставшимся в отношении шахмат, стало отвращение. После окончания средней школы я садился за эту игру только два раза - десять лет спустя и двадцать лет спустя.

Первый раз - с ближайшим другом по его предложению ночью на кухне, где мы вынуждены были дожидаться рассвета в отсутствии выпивки. Раз за разом, почти не глядя на доску, "зевая" фигуры, постоянно отвлекаясь, я обыграл его раз восемь подряд. После первого проигрыша он думал, что это случайность, и сразу заявил об этом, после второго был раздосадован, после третьего откровенно злился, после четвертого начал кричать, что я как-то неправильно играю и это какое-то фатальное стечение обстоятельств - как может выигрывать раз за разом человек, не обладающий элементарной шахматной культурой?! После пятого заявил, что, если я встану сейчас из-за доски, я поступлю непорядочно. После шестого он молчал и начал покрываться красными пятнами. Когда рассвело, из-за доски мы встали почти врагами. Уже на улице меня вдруг стало трясти от накопившегося за столом на тесной кухне нервного напряжения, ищущего теперь выход. Но это могло быть и вследствие ранней утренней прохлады после бессонной ночи и выкуренной пачки скверных сигарет. Я был зол на себя. В отношении своих шахматных способностей я не заблуждаюсь, шахматист я так себе, вынужденный, сейчас и вообще никакой, - но с ними-то всеми, кто за доску садится, что происходит?!

Второй раз играть пришлось в Москве с маленьким сыном своего друга, оставившего их с матерью и жившего за границей в новом браке. Мальчик был весьма развитой, но распад семьи как-то чересчур болезненно отразился на нем, в его характере стали развиваться дегенеративные черты вундеркинда-идиота. Чему немало способствовали жизненные установки его матери, имевшей диплом психолога. Он задавал вопрос и сам же на него отвечал, временами ронял слюну, в семилетнем возрасте бегло говорил на нескольких иностранных языках, поскольку подолгу жил с матерью в Западной Европе, на носу его сидели очки с толстыми линзами, и он заметно косил. Он спросил меня:

- Вы друг моего папы? Сыграйте, пожалуйста, со мной в шахматы, а то мне здесь не с кем играть.

- А ты умеешь уже играть в шахматы?

- Я очень хорошо играю. Я обыгрываю всех маминых знакомых и друзей.

Его мать также попросила меня сыграть с мальчиком. Дело происходило поздним вечером в субботу накануне Пасхи. Мы все втроем только что вернулись из церкви, донеся зажженные в ней свечи до самой квартиры. Мальчик был очень одинок, и это будто написано на нем было большими буквами. Его мать также, но иначе. В тот предпасхальный вечер я оказался их единственным гостем, и то по совершенной случайности. Молчал телефон, стояли факсы. Я не смог им отказать.

Мальчик объявил, как бы колеблясь, но на деле рисуясь:

- Пожалуй, я разыграю индийскую защиту...

Очень быстро проиграв, он сказал мне:

- Вы как-то неправильно ходите.

После второго проигрыша он взмолился:

- Ну дайте мне отыграться, еще одну партию только - ну пожалуйста! Я еще никогда не проигрывал!

Он продолжал упрашивать и препираться и не пробовал разве что плакать, поскольку не был уверен, не отправят ли его тогда в постель немедленно и без разговоров. Можно также предположить, что игра в шахматы являла для него собой способ взять верх над мнимыми и реальными любовниками матери, самые хитроумные из которых, надо полагать, сдавали партии сыну с тем, чтобы завоевать расположение его матери: какие экстраординарные способности у вашего ребенка, их обязательно надо развивать!

Но я сказал бессердечно:

- Нет, мальчик, сейчас ты пойдешь спать и позабудешь о шахматах. Потому что все это - все, чем мы сейчас с тобой здесь занимались, - все это уже было, все эти ходы. Совершенно не важно, кто сегодня выиграл. Ты уже хорошо играешь, со временем будешь играть еще лучше, а сейчас отправляйся спать. Все-все, мальчик, покойной ночи!

Я почти бежал из той квартиры, чувствуя, что еще чуть-чуть - и в самую ночь на светлое Воскресенье я окажусь там, где мне и положено быть давно, в аду.

В месте, где на черно-белом поле из шестидесяти четырех клеток отупевшие от усталости черти преследуют вечным шахом короля, не желающего сдаваться. Чертям никогда не выиграть эту партию, потому что фигуру короля переставляет мохнатая лапа самого неутомимого игрока во вселенной, их князя - Вельзевула. Мне же уготовано при них место писаря, посаженного до скончания времен следить за игрой и записывать их ходы.