Федор Кнорре - Каменный венок

Тело отдыхает, успокаивается, и снова мое подернутое дымкой "сегодня" отходит назад, становится будто призрачней моего остального "всего", что составляет мою жизнь.

Сначала я пытаюсь думать о том, как я смогу рассказать Кате. Хотя бы "когда-нибудь". Кажется, начинают с детства?.. Да, я помню васильки во ржи у пыльной дороги. Я его раз видела, потом другие, но помню, то есть вижу, только вот эти, и ту минуту, когда я увидела, разглядела их и поняла, что это вот васильки, и они мне понравились. Мои ноги тонут в теплой, нежной пыли, жарко светит солнце, и я обрываю неумело, у самой головки, цветочек и понимаю на всю жизнь: василек, - и мне почему-то от этого хорошо; и еще помню - меня мягко покачивает на страшной высоте, я цепляюсь за веревку, лежа на животе, и еду куда-то, мне отчаянно страшно, душисто и интересно это я на возу с сеном, и сверху мне видны спина и уши натужно шагающей маленькой пузатой лошадки и дуга, а кто-то идет с возом, к кому в руки уходят вожжи, а кто? Не знаю, не могу туда заглянуть, там темнота.

Нет, не это, надо другое ей рассказать, надо начать с того... но не знаю я, с чего начать, и я устала стараться думать об этом. Наверное, так никогда и не сумею даже то, что помню, передать необесцвеченным моими сегодняшними словами.

Я разжимаю руки, пускаю свои мысли брести, куда они сами хотят.

Они дорогу знают.

Нет, я не стану никому рассказывать про то, что они всегда со мной, когда меня не очень уж отвлекает шум и суета вокруг.

И всегда останутся со мной, до самой той минуты, когда начнет никнуть, мигать и гаснуть еще светящий мне сегодня костер моей последней стоянки на долгом-долгом пути и последний уголек пыхнет голубым огоньком, затлеет и утонет в теплой ночной успокоенной тьме, и я без капли страха думаю о том последнем закате, который увидят мои выцветшие, усталые глаза. Я столько видела закатов, и каждый мог оказаться последним, и всякий раз все-таки думала: идет закат, это началось приготовление к началу рассвета, и, увижу я его или нет, люди опять будут радоваться солнцу.

Катя так мирно спит и дышит, как наплакавшийся ребенок. Идет, медленно проходит ночь... Нет, все рассказывать другим я не буду, а то еще те, кто этого не испытал, покачают головой и скажут: старушка-то немножечко уж перебарщивает... Это уж ни к чему!

Зачем я стану говорить? Что тут расскажешь? Ведь я вижу их всех беспомощными и такими маленькими, дрянными и дикими, и все более мне милыми, и, наконец, такими, какими стали потом. Они стоят у меня перед глазами, совсем живые. И только звезды всего неба просвечивают сквозь их пыльные фронтовые гимнастерки.

1973