В Москве, когда она уезжала, было пасмурное небо, туфли промокли в ледяных черных лужах на тротуарах, и из длинных пластов снега, никак не таявших под заборами, вылезала вся копоть и грязь прошедшей зимы, а здесь синее, хотя, наверное, еще холодное море уже знойно сверкало, плавилось и слепило глаза. Далеко впереди - залив, шершавый от волн, прорезанный зеленоватыми реками течений, с каймой белой пены у берега, и вокруг залива зеленые холмы с пятнышками белых домиков, а выше каменные уступы, жесткие скалистые обрывы среди зелени лесов и еще выше ломаная линия скалистой дальней горной цепи, четкая, точно на чертеже, по синему полотну неба.
В шуме ветра и плеске воды медленно надвигался неведомый берег, где ее ждало что-то такое неведомое, точно она сейчас вот медленно спускалась на землю с чужой планеты и впервые со страхом и надеждой, с замиранием сердца вглядываясь, старалась понять - какая она, эта новая земля, где ей суждено теперь быть счастливой и гордой или униженной и несчастной... Само будущее медленно надвигалось на нее вместе с берегом, и она жадно всматривалась, притихнув от изумления, ненасытно вдыхала незнакомый воздух этой новой, незнакомой земли.
Почему-то ее не оставляла нелепая мысль, что Колзаков прямо будет стоять где-то на пристани, она его увидит издалека, поймет, что все хорошо, он ждет ее, и бросится к нему.
Вместо этого пароход неуклюже долго притирался боком к каменному молу, потом редкая толпа пассажиров сошла по сходням, и Лелю стали спрашивать, куда ей нести вещи.
Черно загорелый человек в сандалиях на босу ногу отобрал у нее чемодан и повел по каменистой дороге в белой пыли, по тропинкам среди жестких, странно пахучих кустов, все в гору и в гору. Оглянувшись, она увидела гавань с прижавшимся к молу маленьким пароходиком где-то далеко внизу.
Тогда носильщик на ходу стал ее расспрашивать, к кому именно она приехала.
- К Колзакову? Это к инвалиду Колзакову? Ну, его сейчас на квартире не застанем!.. Скорей всего он сейчас как раз у причала сидит.
- Так куда же мы идем? - в отчаянии пыталась остановить его Леля, загораживая ему дорогу, но носильщик спокойно шагал дальше.
- А вот вещи положим, тогда зараз на причал сходим. Он обязательно к пароходу на причал выползает, он это любит: слушает, что ли, как пароход швартуется. А может, и видит чего помалу...
И они опять шли в гору, поднимались по каким-то ступеням, оставляли кому-то вещи и вместе шли обратно по слепящей на солнце, белой от пыли дороге, петлями спускавшейся к пристани.
Потом она, уже одна, медленно шла вдоль длинного ряда рыболовов, удивших, свесив ноги с края каменного мола.
Колзаков сидел среди рыболовов, как все, сутулясь и, сильно прищурясь, смотрел на воду, хотя удочки у него не было. Он был давно не стрижен. Синий когда-то пиджак добела выгорел у него на спине и плечах.
Леля остановилась в двух шагах от него, не зная, как лучше подойти, что сказать. Минуту он сидел, бессмысленно глядя на воду, потом нахмурился, поднял голову и вдруг, опершись руками о камень, вскочил на ноги.
- Это кто?.. Кто?.. - Он отрывисто тревожно спрашивал, глядя прямо на нее, и она не могла сразу ответить, так ужасны показались ей его глаза, обыкновенные, здоровые, серые и невидящие.
Правда, он почти тотчас же как-то узнал или догадался, они поздоровались, неловко столкнувшись руками, и пошли рядом.
Кто-то крикнул: "Эй, рыбку позабыл!" Колзакова догнал мальчик и не то что подал, а сунул в самую руку связку некрупной рыбы.
Он шел, слабо и виновато улыбаясь, отворачивая от Лели лицо, помахивая связкой рыбы. А она боялась взглянуть и не глядеть боялась.
Они шли и разговаривали о чем-то, но слова были чужие, да и губы чужие, и едва ли слышали они друг друга как следует, потому что в это время в них происходило и решалось что-то более важное, чем могли сказать любые слова.
Губы у него все время кривились в чуть приметной виноватой улыбке (это самое ужасное для нее было, что виноватой).
- Оказывается, все-таки это вас я видел, когда вы с парохода сходили.
- Видели?
- Ну да, с парохода... - Он коротко обернулся на минутку и улыбнулся застенчиво и неуверенно. - Конечно, вот это самое платье видел. Ведь видал, а думаю: нет, не она. Светлое платье... Осла такого вы встречали когда-нибудь? Ведь я прямо так и ожидал черного платья. Так и ждал: черное будет. Как тогда! Главное: стою как пень, там вон, за мешками, и ведь вижу, проходит по сходням кто-то в светлом, мне бы подойти только чуть ближе. Нет. Стою как пень! Черное я сразу бы узнал. Я черное ничего, различаю. Да ведь не потому, а вот вообразил, что должно быть именно то самое. Ну вот прямо то самое. Не осел? Осел!
Читать дальше