Марк Колосов - Товарищ генерал

- Через двенадцать часов это повторится, и так будет повторяться несколько дней. Нужен полный покой и уколы.

Харитонов отказался от лекарств, так как он чувствовал себя теперь лучше. Врачи удалились. Ровно через двенадцать часов приступ повторился. Но этого момента ждал терапевт, и, когда Харитонов вскочил и бросился к двери, заглатывая воздух, вошел ерач. С помощью Надежды Федоровны он подвел командующего к кровати и сделал укол. Харитонов почувствовал себя лучше.

С этого момента он уже не поднимался с кровати. Надежда Федоровна за ним ухаживала, уговаривая принимать пищу и лекарства. Она прибегала ко всяким уловкам, действуя то нежностью, то строгостью. И он покорялся ей.

Он требовал, чтобы к нему являлись подчиненные и докладывали обстановку. После .беседы с ними он чувствовал себя лучше.

Надежда Федоровна уже знала, что болезнь его пройдет не скоро.

Однажды Надежда Федоровна, услышав звонок, пошла отворять и увидела незнакомого ей генерала. Федор Михайлович спал.

Генерал представился. Это был вновь назначенный командующий армией. Он хотел навестить Харитонова и поговорить с ним.

- Ни в коем случае! - вспыхнула Надежда Федоровна. - Он ничего не должен знать об этом. Вы убьете его своим известием!

Командующий армией, согласившись с Надеждой Федоровной, ушел.

Так прошло несколько дней, в течение которых все делали вид, что Харитонов продолжает управлять армией, хотя ею уже командовал другой.

Утро Харитонова начиналось с беседы с адъютантом, затем являлись офицеры штаба.

9 мая Надежду Федоровну за завтраком в столовой Военного совета познакомили с только что прилетевшими из Москвы начальником санитарной службы Советской Армии и выдающимся специалистом по сердечным болезням. Они ей сообщили, что прибыли в особом санитарном самолете, очень удобном для эвакуации Федора Михайловича в Москву, и просили ее убедить мужа дать согласие на отъезд.

Надежда Федоровна прошла к мужу и завела разговор о том, как было бы хорошо, если бы он находился на излечении в Москве.

- Ну разве можно сравнить здешнее лечение с тамошним! - тоном, не допускающим возражения, проговорила она. - И ты бы скорее выздоровел и принялся за работу... Но как это сделать?

Позвонить разве в Ставку?

- Да что ты! - рассердился он. - Сама не понимаешь, что говоришь... Я же командую армией... Не ранен... Ну, приболел... это пройдет... Ты думаешь, что все командармы здоровяки? Возьмем Днепропетровск, так и следа от этой хворобы не останется!

- Однако, Федя, - упорствовала она, - если бы тебе Верховное Командование приказало... ты разве ослушался бы?

- Ну вот еще выдумала!.. Чудная ты, Надя!

- Чудная? А вот прислали за тобой... из Москвы!

- Ты не в своем уме!..

- Нет, я пока что в своем уме. Хочешь, докажу?

И она быстро вышла из комнаты.

Спустя несколько минут она вернулась в сопровождении двух генералов медицинской службы. Они назвали себя и подтвердили слова Нади. Харитонов сначала даже как-то опешил, сконфузился, точно он в чем-то провинился, точно не мог взять в толк несоответствие между его болезнью и тем, что здесь происходит. "Ктото уже раззвонил", - с досадой подумал он и рассердился на звонаря.

Он не предполагал, что человек, которого он мысленно назвал звонарем, был Шпаго. Уж кто-кто, а Шпаго более других знал, как серьезна болезнь Харитонова. Врачи не говорили об этом Надежде Федоровне, чтобы не расстраивать ее. Шпаго, держась с нею и с Федором Махайловичем так, как если бы болезнь эта была самая пустяковая, сообщил командующему фронтом о серьезной болезни командарма.

В тот же день Харитонов был эвакуирован в Москву и помещен а отдельную палату Центрального военного госпиталя. Жена и Шпаго сопровождали его.

Как ни настаивала Надежда Федоровна, чтобы ей было разрешено оставаться у мужа сверх отведенного ей часа, как ни уверяла, что только при ней он будет послушно выполнять все назначения врача, начальник госпиталя решительно воспротивился этой просьбе.

И хотя она уверяла, что обладает достаточной силой воли, чтобы ни единым словом или выражением лица не выдать больному врачебную тайну, врачи знали, что правду ей говорить нельзя.

Они сами удивлялись тому, что Харитонов продолжал жить. Он пребывал в полном сознании и чувствовал только упадок сил, вернее-их невероятную убыль. Мучительнее всего было для него сознание этого своего физического бессилия.

Обложенный подушками, Харитонов полулежал, когда Надя навестила его. Он был худ и бледен и оттого казался помолодевшим.