Максим Горький - Том 21. Жизнь Клима Самгина. Часть 3

— Это — больше, глубже вера, чем все, что показывают золоченые, театральные, казенные церкви с их певчими, органами, таинством евхаристии и со всеми их фокусами. Древняя, народная, всемирная вера в дух жизни…

— Мне это чуждо, — сказал Самгин, позаботясь о том, чтоб его слова не прозвучали виновато.

— А это — несчастье твое и подобных тебе, — спокойно откликнулась она, подстригая сломанный ноготь. Следя за движениями ее пальцев, Самгин негромко сказал:

— Я совершенно не понимаю, как ты можешь… Но она не дала ему кончить, снова глядя на него очень строго.

— Ты меня ни о чем не спрашивай, а что надобно тебе знать — я сама скажу. Не обижайся. Можешь думать, что я играю… от скуки, или еще что. Это — твое право.

Он замолчал, глядя на ее бюст, туго обтянутый батистом; потом, вздохнув, сознался:

— Я сожалею, что… видел тебя там… Он говорил не о том, что видел ее нагой, но Марина, должно быть, поняла его так.

— Это пустяки, — небрежно сказала она. — Но ты видел, чем издревле живут миллионы простых людей.

Она встала, встряхнув платье, пошла в угол, и оттуда Самгин услыхал ее вопрос:

— Серафиму-то Нехаеву узнал?

— Нехаева? — повторил Самгин давно забытое имя. — Там?

— Ну да! Бесновалась, седенькая, остроносая, вороной каркала: «Дхарма, Дхарма!» А наверное, толком и не знает, что такое Дхарма, Аодахья.

— Вот как… странно, — сказал Самгин, а она, подходя к столу, продолжала пренебрежительно:

— Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она — от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая. Муж — американец, пароходы у него. Да, — вот тебе и Фимочка! Умирала, умирала и вдруг — разбогатела…

Самгин, слушая, удовлетворенно думал:

«Нет, она не может серьезно относиться к пляскам на заводе искусственных минеральных вод! Не может!»

И, почувствовав что-то очень похожее на благодарность ей, Самгин улыбнулся, а она, вылавливая ложкой кусок льда в кувшине, спросила, искоса глядя на него:

— Чему смеешься?

Он промолчал, не решаясь повторить, что не верит ей и — рад, что не верит.

— Неизлечимый ты умник, Клим Иванович, друг мой! — задумчиво сказала она, хлебнув питья из стакана. — От таких, как ты, — болен мир!

Поставив стакан на стол, она легко ладонью толкнула Самгина в лоб; горячая ладонь приятно обожгла кожу лба, Самгин поймал руку и, впервые за все время знакомства, поцеловал ее.

— Неизлечимый, — повторила она, опустив руку вдоль тела. — . Тоскуешь по вере, а — поверить боишься.

Самгину показалось, что она хочет сесть на колени его, — он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с письмами в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила на ладони и, небрежно бросив на диван, сказала:

— Крэйтон все упражняется в правописании на русском языке. Сломал ногу, а ударило в голову. Сватается ко мне.

— Он — что? Сватается? — спросил Самгин удивленно и, тотчас же сообразив, что удивление — неуместно, сказал-

— Это меня не удивляет.

— Да, — сказала Марина, бесшумно шагая по ковру. — Сватаются. Не один он. Они — свататься, а я — прятаться, — скучновато сказала она, остановясь, и спросила вполголоса:

— Видел меня нагую-то?

Самгин не успел ответить, — выгнув грудь, проведя руками по бедрам, она проговорила тихо, но сурово:

— Какой мужчина нужен, чтоб я от него детей понесла? То-то!

Затем, тряхнув головою, проговорила глухо, с легким хрипом в горле:

— Супругу моему я за то, по смерть мою, благодарна буду, что и любил он меня, и нежил, холил, а красоту мою — берег.

Самгину показалось, что глаза у нее влажные, — он низко наклонил голову, успев подумать:

«Говорит, как деревенская баба…» И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо уйти, сейчас же, — последними словами она точно вытеснила, выжала из него все мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив свою поспешность тем, что — забыл: у него есть неотложное дело.

«Цинизм и слезы», — думал он, быстро шагая по раскаленной зноем улице.

«Что-то извращенное, темное… Я должен держаться дальше от нее…»

Через несколько дней он совершенно определенно знал: он отталкивается от нее, потому что она все сильнее притягивает его, и ему нужно отойти от нее, может быть, даже уехать из города.

И в середине лета он уехал за границу.