Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{07483}

и, когда я прятал лицо в складках теплого платья, мне казалось, что я прячусь от боли. Так и теперь почему-то мне казалось, что от своего беспокойства я могу спрятаться только в этой маленькой комнате, около жены. Я сел и рукою заслонил глаза от света. Было тихо. - Какая вина? - сказала жена после долгого молчания, глядя на меня красными, блестящими от слез глазами. - Вы прекрасно образованны и воспитаны, очень честны, справедливы, с правилами, но всё это выходит у вас так, что куда бы вы ни вошли, вы всюду вносите какую-то духоту, гнет, что-то в высшей степени оскорбительное, унизительное. У вас честный образ мыслей, и потому вы ненавидите весь мир. Вы ненавидите верующих, так как вера есть выражение неразвития и невежества, и в то же время ненавидите и неверующих за то, что у них нет веры и идеалов; вы ненавидите стариков за отсталость и консерватизм, а молодых - за вольнодумство. Вам дороги интересы народа и России, и потому вы ненавидите народ, так как в каждом подозреваете вора и грабителя. Вы всех ненавидите. Вы справедливы и всегда стоите на почве законности, и потому вы постоянно судитесь с мужиками и соседями. У вас украли 20 кулей ржи, и из любви к порядку вы пожаловались на мужиков губернатору и всему начальству, а на здешнее начальство пожаловались в Петербург. Почва законности! - сказала жена и засмеялась. - На основании закона и в интересах нравственности вы не даете мне паспорта. Есть такая нравственность и такой закон, чтобы молодая, здоровая, самолюбивая женщина проводила свою жизнь в праздности, в тоске, в постоянном страхе и получала бы за это стол и квартиру от человека, которого она не любит. Вы превосходно знаете законы, очень честны и справедливы, уважаете брак и семейные основы, а из всего этого вышло то, что за всю свою жизнь вы не сделали ни одного доброго дела, все вас ненавидят, со всеми вы в ссоре и за эти семь лет, пока женаты, вы и семи месяцев не прожили с женой. У вас жены не было, а у меня не было мужа. С таким человеком, как вы, жить невозможно, нет сил. В первые годы мне с вами было страшно, а теперь мне стыдно... Так и пропали лучшие годы. Пока воевала с вами, я испортила себе характер, стала резкой, грубой, пугливой,

{07484}

недоверчивой... Э, да что говорить! Разве вы захотите понять? Идите себе с богом. Жена прилегла на кушетку и задумалась. - А какая бы могла быть прекрасная, завидная жизнь! - тихо сказала она, глядя в раздумье на огонь. - Какая жизнь! Не вернешь теперь. Кто живал зимою в деревне и знает эти длинные, скучные, тихие вечера, когда даже собаки не лают от скуки и, кажется, часы томятся оттого, что им надоело тикать, и кого в такие вечера тревожила пробудившаяся совесть и кто беспокойно метался с места на место, желая то заглушить, то разгадать свою совесть, тот поймет, какое развлечение и наслаждение доставлял мне женский голос, раздававшийся в маленькой уютной комнате и говоривший мне, что я дурной человек. Я не понимал, чего хочет моя совесть, и жена, как переводчик, по-женски, но ясно истолковывала мне смысл моей тревоги. Как часто раньше, в минуты сильного беспокойства, я догадывался, что весь секрет не в голодающих, а в том, что я не такой человек, как нужно. Жена через силу поднялась и подошла ко мне. - Павел Андреич, - сказала она, печально улыбаясь. - Простите, я не верю вам: вы не уедете. Но я еще раз прошу. Называйте это, - она указала на свои бумаги, - самообманом, бабьей логикой, ошибкой, как хотите, но не мешайте мне. Это всё, что осталось у меня в жизни. - Она отвернулась и помолчала. - Раньше у меня ничего не было. Свою молодость я потратила на то, что воевала с вами. Теперь я ухватилась за это и ожила, я счастлива... Мне кажется, в этом я нашла способ, как оправдать свою жизнь. - Natalie, вы хорошая, идейная женщина, - сказал я, восторженно глядя на жену, - и всё, что вы делаете и говорите, прекрасно и умно. Чтобы скрыть свое волнение, я прошелся по комнате. - Natalie, - продолжал я через минуту, - перед отъездом прошу у вас, как особенной милости, помогите мне сделать что-нибудь для голодающих! - Что же я могу? - сказала жена и пожала плечами. - Разве вот только подписной лист? Она порылась в своих бумагах и нашла подписной лист.

{07485}

- Пожертвуйте сколько-нибудь деньгами, - сказала она, и по ее тону заметно было, что своему подписному листу она не придавала серьезного значения. - А участвовать в этом деле как-нибудь иначе вы не можете. Я взял лист и подписал: Неизвестный - 5000. В этом "неизвестный" было что-то нехорошее, фальшивое, самолюбивое, но я понял это только, когда заметил, что жена сильно покраснела и торопливо сунула лист в кучу бумаг. Нам обоим стало стыдно. Я почувствовал, что мне непременно, во что бы то ни стало, сейчас же нужно загладить эту неловкость, иначе мне будет стыдно потом и в вагоне и в Петербурге. Но как загладить? Что сказать? - Я благословляю вашу деятельность, Natalie, - сказал я искренно, - и желаю вам всякого успеха. Но позвольте на прощанье дать вам один совет. Natalie, держите себя поосторожнее с Соболем и вообще с вашими помощниками и не доверяйтесь им. Я не скажу, чтобы они были не честны, но это не дворяне, это люди без идеи, без идеалов и веры, без цели в жизни, без определенных принципов, и весь смысл их. жизни зиждется на рубле. Рубль, рубль и рубль! - вздохнул я. - Они любят легкие и даровые хлеба и в этом отношении, чем они образованнее, тем опаснее для дела. Жена пошла к кушетке и прилегла. - Идеи, идейно, - проговорила она вяло и нехотя, - идейность, идеалы, цель жизни, принципы... Эти слова вы говорили всегда, когда хотели кого-нибудь унизить, обидеть или сказать неприятность. Ведь вот вы какой! Если с вашими взглядами и с таким отношением к людям подпустить вас близко к делу, то это, значит, разрушить дело в первый же день. Пора бы это понять. Она вздохнула и помолчала. - Это грубость нравов, Павел Андреич, - сказала она. - Вы образованны и воспитаны, но в сущности какой вы еще... скиф! Это оттого, что вы ведете замкнутую, ненавистническую жизнь, ни с кем не видаетесь и не читаете ничего, кроме ваших инженерных книг. А ведь есть хорошие люди, хорошие книги! Да... Но я утомилась и мне тяжело говорить. Спать надо. - Так я еду, Natalie, - сказал я.