Вадим Кожевников - Пётр Рябинкин

- А это чудо калечат, гробят почем зря. - Солдат приложился к бронебойке и выстрелил по амбразуре дота.

- Извините, - морщась от звонкого выстрела, сказал Воронин, - но в данной исторической ситуации для нас понятие человека неотторжимо от того, во имя чего он взял в руки оружие.

- Правильно, - одобрил солдат, - тебе бы политруком быть!

- Видите ли, я вступил в партию здесь, на фронте, по сугубо личным побуждениям, полагая, что, став коммунистом, я, ну как бы это пояснить, буду предъявлять к себе более высокие требования. И это будет мне содействовать легче преодолеть барьер страха за свою жизнь.

- Ну и помогает?

- Представьте себе, да!

- Правдивый ты человек, Воронин. Вот что.

Воронин сказал сконфуженно:

- Мне, конечно, приятно это о себе услышать. Но я думаю, что обстановка, в которой мы с вами, находимся, исключительно благоприятна для того, чтобы каждый из нас пытался стать лучше, чем он есть, ибо может случиться, что в дальнейшем для этого не окажется условий.

- Если убьют, так, что ли?

- Да, я это имею в виду. - И, улыбнувшись, Воронин добавил: - Очень хочется использовать остающееся время, чтобы радоваться человеку.

Бронебойщик задумался, потом сказал:

- Спасибо, обнадежил.

- Позвольте, чем?

- Да, выходит, тем, что мы как были людьми, так ими и остались. И война нас не подпортила.

- Совершенно верно, - радостно согласился Воронин. - Вы меня правильно поняли.

Сидя в одной щели вместе с Ворониным во время длительного вражеского артобстрела, Рябинкин спросил:

- Вот вы, Павел Андреевич, по движению губ знаете, какие слова человек произносит, а по почерку понять человека можете?

- Такие способности приписывают себе графологи. Но мне думается, это шарлатанство.

- Значит, не получится отгадать?

- А что, собственно, вас интересует?

- Да вот один боец тревожится, жена пренебрежительные письма шлет.

- В чем выражается такое пренебрежение?

- Вроде домашнего отчета письма. Ни одного слова про любовь, что ли.

- А они любят друг друга?

- Как полагается.

- А как это полагается? Я, например, женат давно и до сих пор стесняюсь излагать на бумаге свои чувства жене, а теперь в особенности.

- Почему же? Вы человек культурный, знаете, как про это пишут, ну, в книжках.

- Кроме неспособности с моей стороны найти чувствам соответствующую литературную форму есть еще одно обстоятельство.

- Какое?

- Эгоизм, эгоизм человека, требующего слов любви от другого, которого он как бы безмолвно обязывает произносить их, пользуясь тем, что находится как бы в драматических обстоятельствах своего существования.

- То, что мы на фронте. Да?

- Совершенно верно... Но если любящая личность проникнута самоотверженной любовью, она будет и в письмах проявлять такую же самоотверженность.

- Это как?

- Очень просто. Не будет писать о своей любви.

- А ваша жена?

- Мы обоюдно договорились избегать этой темы.

- Почему?

- Я сказал жене, что не уверен в своей выносливости, не способен на длительную разлуку.

- Но я-то со своей так не договаривался.

- У женщин особая душевная проницательность, сверхчувствительность, я бы сказал. Очевидно, в данном случае этот фактор и подсказал ей разумную сдержанность.

- Да что им, жалко пару теплых слов подкинуть?

- Вообще, мне кажется, когда такие слова часто используются, они утрачивают свое особое значение.

- Вот мне моя написала про стирку, - пожаловался Рябинкин, - в общем, все мое выстирала, кроме спецовки. После работы она ее надевает и даже спит в ней, поскольку общежитие плохо отапливают. Зачем же немытую одевает, да еще спецовку?

- Голубчик! - воскликнул Воронин и тут же извинился: - Простите за вольное гражданское обращение. Но вы наисчастливейший чурбан. Она же в этой вашей спецовке вас ощущает, поняли, вас. - Всплеснув тощими, с вздутыми венами руками, Воронин вскочил, сказал взволнованно: - Это и есть признание в любви, бесконечной и, я добавлю, великой!

Рябинкин успел с силой толкнуть Воронина, навалиться на него, ощутив тугое движение шуршащего воздуха. После разрыва снаряда почти у самого окопа Рябинкин с трудом выпрямился, спросил:

- Не ушиб?

И снова спросил строго:

- А может, это не так? А просто блажь? Или с мылом у ней трудности?

И Воронин, моргая, осведомился!

- Вы, собственно, о чем?

- Да про спецовку.

- Знаете, - сказал Воронин. - Это просто фантастика. Нас с вами только что чуть не убило, а вы... даже странно. - И, морщась от боли, сделал попытку пожать ушибленными плечами.