Леонид Андреев: Том 1. Рассказы 1898-1903

„Жизнь Василия Фивейского“ заинтересовала символистов. В рецензиях на первый сборник „Знания“ в журнале „Весы“ утверждалось, что, кроме этого рассказа, в сборнике „нет больше ничего интересного“ и что „рассказ этот кое-где возвышается до символа“ (М. Пант-ов; 1904, № 5, с. 52). Сопоставляя Андреева с А. П. Чеховым, другой рецензент отмечал: „Оба они тяготеют к символизму, за грани эмпирического, по ту сторону земной жизни, иногда, быть может, вполне бессознательно“ (Ник. Ярков; 1904, № 6, с. 57). Специальную статью „Жизни Василия Фивейского“ посвятил Вяч. Иванов. „Талант Л. Андреева, — писал он, — влечет его к раскрытию в людях их характера умопостигаемого, — не эмпирического. В нашей литературе полюс проникновения в характеры умопостигаемые представлен Достоевским, в эмпирические — Толстым. Л. Андреев тяготеет этой существенною своею стороною к полюсу Достоевского“ („Весы“, 1904, № 5, с. 47). На Валерия Брюсова „Жизнь Василия Фивейского“ произвела впечатление „тяжелого кошмара“. В. Брюсов тоже согласен, что это произведение — наиболее значительное в сборнике „Знания“, но предъявляет автору серьезный, с его точки зрения, упрек. В обзоре русской литературы за 1904 г. для английского журнала „Атенеум“ В. Я. Брюсов утверждал: „При внешнем таланте изображать события и душевные состояния, Л. Андреев лишен мистического чувства, лишен прозрения за кору вещества. Грубо-материалистическое мировоззрение давит дарование Л. Андреева, лишает его творчество истинного полета“ (цит. по статье Б. М. Сивоволова „В. Брюсов и Л. Андреев“ в кн.: „Брюсовские чтения 1971 года“, Ереван, 1973, с. 384). В очерке „Памяти Леонида Андреева“ (впервые — „Записки мечтателей“, 1922, № 5) Александр Блок началом своей связи с Андреевым, задолго до их личного знакомства, называет „Жизнь Василия Фивейского“: „…я помню потрясение, которое я испытал при чтении „Жизни Василия Фивейского“ в усадьбе, осенней дождливой ночью (…)…Что катастрофа близка, что ужас при дверях, — это я знал очень давно, знал еще перед первой революцией, и вот на это мое знание сразу ответила мне „Жизнь Василия Фивейского“…“ (Блок, с. 130–131).

В феврале 1904 г., воспользовавшись приездом в Москву А. П. Чехова, Андреев дал ему для прочтения еще не вышедший в свет рассказ „Жизнь Василия Фивейского“ (см. письмо его А. П. Чехову на визитной карточке, не позднее 15 февраля 1904 г. — ОРБЛ, ф. 331. А. П. Чехов. Карт. № 35, ед. хр. 32). Состоялся ли у А. П. Чехова разговор с Андреевым по поводу рассказа — неизвестно. Но позже О. Л. Книппер вспоминала, что после чтения „Жизни Василия Фивейского“ в сборнике „Знание“ в Ялте А. П. Чехов сказал ей: „Знаешь, дуся, как я сейчас напугался, ужас как страшно стало“, — а у самого выражение лица хитрое такое, веселое, и глаз один прищурился» (Запись в дневнике Б. А. Лазаревского. См.: ЛН, т. 87. М., Наука, 1977, с. 347). Повышенная экспрессия рассказа скоро стала восприниматься и Андреевым как его недостаток. 1…10 мая 1904 г. он писал М. Горькому: «Огромный недостаток рассказа — в его тоне. Не знаю, откуда это у меня явилось — но в последнее время сильно тянет меня к лирике и некоторому весьма приподнятому пафосу. Приподнятость тона сильно вредит „Василию Фивейскому“, так как, по существу, ни к громогласной лирике, ни к пафосу я не способен. Хорошо я пишу лишь тогда, когда совершенно спокойно рассказываю о неспокойных вещах и не лезу сам на стену, а заставляю стену лезть на читателя» (ЛН, т. 72, с. 212).

В 1909 г. в издательстве «Шиповник» (СПб.) вышел литературный сборник «Италии» (в пользу пострадавших от землетрясения в Мессине). В сборнике помещен отрывок «Сон о. Василия», никогда не включавшийся автором в публикуемый текст «Жизни Василия Фивейского» и никогда впоследствии не переиздававшийся. В Архиве Гуверовского института (Станфорд, США) хранится рукопись ранней редакции «Жизни Василия Фивейского», датированная 11 ноября 1903 г. «Сон о. Василия» занимает место в шестой главе после слов: «И мучительные, дикие сны огненной лентой развивались под его черепом».

«СОН о. ВАСИЛИЯ»

Неизданный отрывок из «Жизни Василия Фивейского»

Как будто очень долго, с определенною и важною целью, от которой зависела жизнь, он шел, ехал по железной дороге и на огромных пароходах, снова шел по торным и широким дорогам, снова ехал — и, наконец, явился куда-то, где все было незнакомо, очень странно и чуждо, и вместе с тем уже видено раньше. Тут однажды уже произошло что-то очень важное, и должно было произойти опять, и все ждали. Было полутемно и совершенно тихо, как в сумерки; он стоял на горе среди редких черных деревьев, а напротив была другая гора с такими же редкими черными деревьями, и за нею весь горизонт до половины неба был охвачен холодным и красным огнем. В нем неподвижно стояли огромные, немые, бесформенные тени с круглыми головами; и оттуда, от этого холодного огня, от этих заснувших теней должно было прийти то, чего все ждали.