Леонид Андреев - Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Выходит.

Зайчиков. Дворник, держи! Каторжник! Василиса Петровна. Ушел? (Громко.) Яша, вернись!

Горничная (вбегая). Барыня… барыня… Там…

Задохнувшись, валится на стул. В дальних комнатах многочисленные глухие выстрелы. Один выстрел громче других. Все молча и с ужасом смотрят в открытую черную дверь.

Василиса Петровна (ползая на коленях и целуя руки то князя, то дворника Ахмета, вскрикивая при выстрелах). Ай, спрячьте меня. Идут! Ну, миленькие, ну куда-нибудь, ну, миленькие… ай! Я убила, я убила. Спрячьте меня, я виновата, я не буду, я убила… ай! Идут! Ай!

Занавес

Три ночи *

Воскресение всех мертвых *

Оба рассказа впервые — Заветы, 1914. № 1. Печатаются по СС, т. 16.

Второй рассказ тематически близок к лирической новелле 1900 г. «Прекрасна жизнь для воскресших» (см. наст, изд., т. 1, с. 192). Современниками рассказ был воспринят как знамение новых настроений в творчестве Андреева, появление в нем «радостного и светлого тона» (см.: Терек, 1913, № 4759, 16 ноября).

Панева — старинная шерстяная юбка особого покроя, одежда замужних женщин на юге России и в Белоруссии.

Рядина — нарядная праздничная ткань.

Не убий *

Отрывок (второе действие) пьесы был напечатан в журнале «Маски» (1913/1914, № 1) («Не убий»).

Полностью впервые — Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник», кн. 22. СПб., 1913 под названием «Каинова печать (Не убий)». Одновременно вышла в Берлине в издательстве Ладыжникова, а также отдельным изданием журнала «Театр и искусство» под названием «Каинова печать (Не убий)». Печатается по СС, т. 16 («Не убий»).

Указывая на источники драмы, писатель упоминал в интервью газете «Биржевые ведомости» о том, что в основу ее сюжета лег один из многочисленных судебных процессов, свидетелем которых он был, когда работал в молодости судебным репортером (Биржевые ведомости, 1913, 1 октября, веч. вып.).

В издании журнала «Театр и искусство» к тексту пьесы прилагаются «Заметки о действующих лицах»:

Старик Кулабухов, которого убивают, — не скупец. Дом его разворовали, и к этому он равнодушен: если и было что для него интересное, так только сам процесс расхищения, процесс разговоров по этому поводу, крика, насмешек и угроз. Его самого как бы очаровывает та злая сила, что есть в больших, плохо лежащих деньгах, увлекает та странная игра, при которой он и его деньги являются целью преступных вожделений. Он и трусит отчаянно, до дрожи в коленах, до смертельного холода в сердце — он же и сам лезет в драку, настойчиво и долго раздражает, пытает. В этом какой-то символ его заброшенной, одинокой, оголтелой старости: возможно, что сам он пришел к своему богатству через преступление или чьи-то большие и горькие слезы. По виду это грязный, неряшливый, пахнущий псиной старик, издерганный, кривляющийся, облезлый; любит грозить указательным пальцем.

Экономка Василиса Петровна — женщина лет 40–43: настоящий возраст трудно разобрать, так как в зависимости от переживаний и положения лицо и манеры сильно меняются — то молода, то стара. Лицо приятное, порой даже красивое. Всю жизнь с молодости служила в богатых домах, была хорошей, честной экономкой, насмотрелась на чужую роскошь, любит приличия и тишину. В юности имела короткий, но очень искренний, горячий роман. Были и другие связи, но мимолетные, входящие как бы в круг служебных обязанностей — но, во всяком случае, только с приличными господами. Получила некоторое образование, читала.

Яков-дворник — красивый молодец лет двадцати трех, по виду спокойный, очень вежливый, порою даже медлительный, но медлительность только наружная и нужна Якову для того, чтобы хоть несколько связать и задержать стремительность воли, дикий неугомон, почти вихрь, в котором напряженно трепещет его душа. Презрителен и горд до последней степени: отсюда та необыкновенная щедрость, с которой он расточает и ласку, и жизнь, и самое душу свою. Дарит от презрения, от невыносимой гордости, от единственного желания воздвигнуть под собою высочайшую гору; один из тех немногих, что, завоевав Царство Сибирское, легким жестом и с усмешечкой бросают его к чьим-то ногам: а мне ничего не надо! Таким он раскрывается постепенно. Иногда любит стать в позу, откровенно любуется собою — но по отношению к другим это самолюбование носит угрожающий характер. Речь свою, порою быструю до скороговорки или речитатива, отчетливо чеканит. Присловье: «как это говорится», служит для чекана и щегольства. Мука и великое страдание его в том, что он — не знает муки, не знает дурмана дешевых грез и обольщений. Единственным судом над собою признает только Суд Божий, но и туда идет не без намерения показать себя.