Иван Тургенев - Том 8. Повести и рассказы 1868-1872

Мадам Фритче встретила его по-вчерашнему и, как бы стакнувшись с ним в условной лжи, снова объявила ему, что Эмилия отлучилась на короткое время и просит ее подождать. Кузьма Васильевич наклонил голову в знак согласия и присел на стул. Мадам Фритче опять улыбнулась, то есть показала свои желтые клыки, и удалилась, не предложив ему шоколаду.

Кузьма Васильевич тотчас вперил взоры в таинственную дверь. Она оставалась закрытою. Он громко кашлянул раза два, как бы давая знать о своем присутствии… Дверь не шелохнулась. Он затаил дыханье, приник ухом… Хоть бы малейший шум или шорох ему послышался; точно всё вымерло кругом… Кузьма Васильевич встал, на цыпочках приблизился к двери — и, напрасно пошарив пальцами, нажал на нее коленом… Не тут-то было. Тогда он нагнулся и раза два произнес усиленным шёпотом: «Ко́либри, Ко́либри… Игрушечка!» Никто не отозвался. Кузьма Васильевич выпрямился, одернул мундир — и, постояв немного на месте, уже более твердыми шагами подошел к окну и забарабанил по стеклам. Он начинал чувствовать досаду, негодование; офицерский гонор заговорил в нем: «Что за вздор! — подумал он наконец, — за кого меня принимают? Коли так, ведь я кулаками застучу. Принуждена она будет откликнуться! Старуха услышит… Ну что ж? Не я виноват!» Он быстро повернулся на каблуках… Дверь стояла раскрытою наполовину.

Кузьма Васильевич немедленно и снова на цыпочках устремился в потаенную комнатку. На диване, в белом платье с широким красным поясом, лежала Колибри и, закрыв нижнюю часть лица платком, смеялась без шума, но от души. Волосы свои она убрала на этот раз, заплела их в две тугие длинные косы и перевила красными лентами; вчерашние башмачки красовались на ее крошечных, крест-накрест положенных ножках; но самые эти ножки были голы: глядя на них, можно было подумать, что она надела темные шелковые чулки. Диван стоял иначе, чем накануне: ближе к стене; а на столе, на китайском подносе, виднелся толстобрюхий пестрый кофейник, рядом с граненою сахарницей и двумя голубенькими фарфоровыми чашечками. Тут же лежала гитара, и сизый дымок бежал тонкою струйкой с верхушки крупной курительной свечки.

Кузьма Васильевич подошел к дивану и наклонился к Колибри, но, прежде чем он успел промолвить слово, она протянула руку и, не переставая смеяться в платок, запустила свои небольшие жесткие пальцы в его волосы и мгновенно растрепала его благоустроенный кок.

— Это что еще? — воскликнул Кузьма Васильевич, не вполне довольный подобною нецеремонностью в обращении. — Ах ты, шалунья!

Колибри приняла платок от лица.

— Нехорошо так; этак лучше. — Она отодвинулась к одному концу дивана и подобрала ноги. — Садитесь… там.

Кузьма Васильевич сел, куда она ему указывала.

— Зачем же ты удаляешься? — промолвил он после небольшого молчанья. — Или ты меня боишься?

Колибри свернулась в клубочек и посмотрела на него сбоку.

— Я не боюсь… Нет.

— Ты не должна меня дичиться, — продолжал наставительным тоном Кузьма Васильевич. — Ты ведь помнишь свое вчерашнее обещание поцеловать меня?

Колибри обхватила свои колени обеими руками, положила на них голову и опять посмотрела на него.

— Помню.

— То-то же. И ты должна сдержать свое слово.

— Да… должна.

— В таком случае… — начал Кузьма Васильевич и пододвинулся было к ней.

Колибри высвободила свои косы, которые она захватила вместе с коленями, и одною из них ударила его по руке.

— Потише, господин!

Кузьма Васильевич сконфузился.

— Какие у нее глаза, у разбойницы, — пробормотал он как бы про себя. — Однако, — прибавил он, возвысив голос, — зачем же ты звала меня… в таком случае?

Колибри вытянула шею, как птица… Она прислушивалась. Кузьма Васильевич перетревожился.

— Эмилия? — произнес он вопросительно.

— Нет.

— Кто-нибудь другой?

Колибри пожала плечом.

— Да ты что-нибудь слышишь?

— Ничего. — Колибри отвела назад, и тоже птичьим движением, свою небольшую яйцевидную головку, с красивым пробором и короткими вихрами курчавых завитушек на затылке, там, где начинались косы, и опять в клубочек свернулась. — Ничего.

— Ничего! Так я теперь… — Кузьма Васильевич потянулся к Колибри, но тотчас же отдернул руку. На пальце у него показалась капля крови. — Что за глупости такие! — воскликнул он, встряхивая пальцем. — Вечные эти ваши булавки! Да и какая это к чёрту булавка, — прибавил он, взглянув на длинную золотую шпильку, которую Колибри медленно втыкала себе в пояс. — Это целый кинжал, это жало… Да, да, это твое жало, и ты оса, вот ты кто, оса, понимаешь?