Олег Ларин - Пятиречие

- Ну что, жопчики, вам истории-то сказывать аль надоело? - снова затравил баланду Четыркин. К старику возвращалось прежнее веселое настроение. Глаза из-под кустиков бровей смотрели молодо и отважно. - Не надоело. Ну тоды слухайте... "Встреча на Эльбе", - громко объявил он и затих на мгновение, собирая глазами всех слушателей.

Удивительны законы памяти! Четыркин мог не помнить того, что делал вчера, но то, что было пятьдесят с лишним лет назад, когда он встречал Победу, осело в его душе до мельчайших подробностей как непредвиденное богатство... Историю о том, как юный Егорыч крепил советско-американскую дружбу и какой из этого вышел международный конфуз, я слышал не менее трех раз и уже заранее стал трястись от беззвучного смеха.

Итак, Эльба, май сорок пятого, крохотный костерок на берегу немецкой реки, у которого кашеварят гвардейцы-разведчики 25-й кавалерийской дивизии имени Григория Ивановича Котовского во главе с командиром отделения сержантом Четыркиным.

- Гляжу на реку - а там полным-полно американов. Плывут на резиновых лодочках, руками нам машут и палят с радости в воздух. Они еще с утрева кричали с того берега: давай, мол, Русь, готовь угощение, мы к тебе в гости придем!.. Не поймешь - кто у них офицер, кто рядовой. Одеты одинаково, и только по звездочкам можно определить звание. Все такие, понимашь, уросливые, мордастые, глаза навыкате...

- Негры, что ли? - перебил его Аркашка.

- Какие там негры! Просто маленько выпимши... Встретились у воды, по рукам ударили, речами обменялись; гляжу - они бутылки откупоривают. И по плечу меня охаживают: ой, молодец! ой, русь! ой, Москва! - и все такое... "Вы что, буржуи, что ли? - спрашиваю. - Вид-то у вас больно гладкий да здоровучий". "Да нет, - говорят, - какие мы буржуи? Дюже харчисто не живем, а сыты..." А угощать-то их чем, Америку? Угощать-то и нечем, окромя пшенной каши да сухого молока, опять-таки мериканского. Вот положенье-то, едрит твоя муха! Мои котовцы стоят, с ноги на ногу переминаются, бытто по нужде хочут, и на вид как ушибленные...

А Америка все понимает - все! Она хоть лопочет по-своему, а жизнь понимает правильно. Наливает нам из фляжек какой-то красинькой жижки: на язык вроде вкусно, а градус не тот. Ну, помычали мы маленько с Америкой, пальцами и глазами объяснились. Еще раз махнули, холодной кашей закусили. А отвечать чем, едрит твоя муха? Отвечать-то и нечем, вот она, какая штука-то! Позор на всю Красную Армию!

Гляжу я на своих ребят, а они глазами же и отвечают: вон, сержант, машина крытая стоит, и в ней бочки со спиртом, для высшего командования приготовленные... Молодцы, котовцы, намек ваш понял! А то, что караул чужой у машины, так это мы вмиг устроим. Что мне какой-то караул, когда я двенадцать винзаводов брал - от Бердичева до Берлина! Вот те крест, святая икона!.. Отвожу ребят в сторонку и говорю: ты, Масанов, берешь шланг резиновый, у Абдулки есть пробой. Делаем дырку в борту, протыкаем пробку в бочке - и туда шланг. "А Америку куда?" - спрашивают. "Америку используем как отвлекающий маневр. Пусть караулу зубы заговаривает. Кто тронет, ежли они союзники?.."

Смотрю я на американов, а они уж совсем веселые, "Катюшу" петь собрались. "Погодите, мужики, - говорю, - у нас есть дела поважней". Ну и объясняю им на пальцах план захвата. А они чуть на шею не вешаются от радости: все сделаем, будь спок, командир, комар носа не подточит! По-русски-то - ни бе ни ме, а такой, понимашь, сообразительный народ...

- Ну и как, получилось? - чуть ли не хором закричали мы.

- А то как же! - зарделся от удовольствия старик. - Провернули дельце, лучше не придумаешь. Всю тару, какая была, задействовали: ведра, котелки, фляжки... сапоги тоже наполнили. Идем обратно, а в сапогах-то и булькает. И воспаренье винное в голову шибает... ну прям как из бочки. Хорошо погуляли!.. А утром... как это случилось... проверка ли какая... мне уж не сказать... проснулся я под автоматным дулом, и меня за руки держат. Едрит твоя муха! Стоит капитан из соседней части: "Это что за безо-бра-зие?! - кричит. - Ты пошто это людей упоил, басалай чертовый? Ты у меня сейчас под трибунал пойдешь!" Наряд евонный мне руки выворачивает и за собой тянет. А молодой-то я вскипчивый был: "Уйди-ка ты к шаху-монаху, капитан! А то ить обливанье мозгов сделаю!" Ну, он тут и осатанел, ревет как зверь: "Молчать! Расстрелять!.." Да какое там "расстрелять", праздник на носу, не до меня им... так и ушли ни с чем...

Гляжу я: где Ванька с Абдулкой, где Джонни с Томми - не разберешь. Все вповалку спят, а Америка еще и босая. Сперли у нее обувку, едрит твоя муха! Были у них, понимашь, такие ботинки здоровущие, со стальной пластиной изнутри - и как корова языком. Что делать-то? Я бужу своих котовцев: а ну выворачивайте вещмешки! Везде обыскал - пусто. Никто ничё не видел, никто ничё не знает. Нам стыдно, Америке стыдно: ей ведь, босой, на тот берег вертаться нать, перед начальством отчитываться. Схватились американы за часы, а их тоже нет - стибрили. Во положенье-то! Так и проводили ни с чем. Кое-как запихнули их в резиновые лодочки, дали спиртику глотнуть - и гуляй, Америка!..