Вл Лидин: Волхвы

"Великая Франция! Все-таки цивилизация не погибла..."

Угрюмая сила, угрожавшая гибелью ей, отброшена назад и разбита... и ему, Пьеру Шаргон, также принадлежала честь защиты и спасения родины. Миром лежали залеченные поля, пахарь прошел своим плугом по местам недавних побоищ. Внезапно открылся извилистый светлый рукав реки. Сияя утренней платиной, отражала река набухающий день.

- Марна! - почти торжественно сказал Пьер Шаргон.

Это была Марна, Шалон - и дальше Верден... священная страшная память неутолимых, неискупленных страданий. Война!.. Тысячу раз будь она проклята. Гунны, исчадие веков, зловещая угроза колыбели великой цивилизации... победителями над этой побежденною силой пройдут они своим великим летным путем - от самого Парижа, через скифскую окраину Московии, до древних китайских границ.

Так, в этих мыслях, проносились они над утренней Францией. Чудесно работало сердце их аппарата, ровно было биение стального пульса, также возглашавшего торжество их победы.

После полудня изменилась погода, подул резкий ветер. Аппарат заколыхался, проваливаясь в воздушные ямы, чаще заработали иллироны - боковины несущих плоскостей, выравнивая аппарат. Лица стали зябнуть от сырости. Младший Шаргон спустился в кабину и достал термос с горячим кофе. В угрюмом безмолвии и ненастьи открылась деловая земля Германии. Шли поезда, дымили заводы; в зловещем тумане, словно полноводная трещина земли, прошел Рейн; слева на северо-запад остался Кельн; Кассель, Саксония, откуда недавно надвигалась темная сила полчищ, возникали в буднях труда, угольно-черных дымах фабрик, укрощенною силой недавно бушевавшего поколения. Это поколение полегло под Верденом, в Вогезах, на Марне, - уцелевшие из него и дети погибших отцов зализывали теперь горькую сукровицу ран. Торжествующая цивилизация обрекла их на годы лютого труда, на годы искуплений.

Угрюм и долог был этот путь над Германией. Время давно перегнуло за обеденный час. В этот час беспечно обедали люди в Париже, - летчики отпили из термоса горячего кофе, заедая сухим хлебом с сыром. День стал склоняться к сумеркам. По временам Пьер Шаргон проверял работу частей, подливал масло, орошая лицо и руки его теплыми брызгами. Впереди лежал ночной путь через Восточную Пруссию. Вскоре просеялась мгла, заслоняя последнее свечение дня. Задул пронизывающий стремительный ветер. Летчики надели поверх меховые пальто. Города внизу проходили уже в огнях. Все чаще стали определять путь полета по компасу, сверяя с картой на роликах. Медные винты свернули Францию, сворачивали Германию постепенно.

За Одером, за Франкфуртом на Одере возникала широкая долина Познани. Близилась Польша. Авиационные маяки, опознавательные знаки зажглись на аэродромах и на местах посадок. Поезд, выбрасывая колючие стрелы искр, шел из Франкфурта в Познань. Ночь постепенно обвисла на крыльях аппарата. Братья сменились. Младший, Пьер Шаргон, сел за руль. Утомление от шума мотора, от ветра, от напряжения - начинало сказываться. Хотелось спать, - нужно было бороться с этой утомительной угрозой. И еще - нестерпимо, мучительно хотелось курить. Ренэ Шаргон дремал по мгновеньям, знакомым напряжением сваливая с себя наползавшую тяжесть. Все упорней приходилось бороться с наступающим ветром. Стало трепать. Порывы ветра как бы уносили по временам рев мотора. Проваливаясь, снова набирал высоту аппарат. Шли часы.

Давно уже кончилась Восточная Пруссия, теперь проходили над Польшей. Городок какой-то в роде Брдова иль Кутно промигал ночными провинциальными огнями. Польша спала. Упорно сверял путь по карте старший Шаргон, озабоченно поглядывая на компас. Время шло и шло, не размыкая ночного мрака. Не сбились ли они на этом пути? Внезапно Пьер, сидевший за рулем, сказал удовлетворенно:

- Вот!

Он указал рукою вперед. Как бы лунный дымный свет исходил от земли. Воспаленными глазами вглядывались братья в свечение земли. Это в ночи светилась Варшава. Они обменялись молча торжествующим взглядом. Словно облегченнее заработал теперь мотор. Сонливость сошла. Ревнивые мысли победителей торопливо затемняли собою усталость и предстоящие еще впереди сутки - двое суток полета. Отсюда, с Запада, на далекий Восток принесут они в шуме моторов торжествующую песню цивилизации. Опять побеждает Запад, как бы могучим дыханием выправляя вновь свою славу. И Варшава прошла внизу, бессонная, в огнях, в транспарантах огней - Варшава. Какие-то минуты победоносно они проносились над ней, над ее пылающим центром. Но вот слиняли огни, сменились тусклою цепью окраинных фонарей, нищее предместье спало в ночи, не озаряемое светом. Ночные поля встретили мраком, еще кое-где вдоль шоссе светились последние фонари. И мгла объяла.