Михаил Липскеров - Элохим, о Элохим

- Как же так, Господи, ведь сколько святых общались с тобой, поднимались по этой лестнице, и ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь из них занозил ногу.

- Не я назначал святых, Мовшович. Если бы они ко мне поднимались, ты бы не занозил ногу. А так - сам видишь...

Все вверх и вверх полз Мовшович, и вот в ступенной бесконечности передним стали проступать грязно-мутные черты Господа. По его лицу катил пот, небритая щека чесалась, он потирал стянутую облитерирующим атеросклерозом левую ногу. Выглядел он довольно паскудно. Мовшович даже пожалел его.

- Мы так давно знакомы с тобой, Господи, что мне не хотелось бы называть тебя так официально. У тебя есть какое-нибудь гражданское имя?

- Отчего ж нет, - слегка обиделся Бог. - Называя меня Мовшович.

Тяжело пыхтя, Мовшович наконец добрался до вершины лестницы и уселся рядом с утомленным от бесконечности Богом. Оба неровно, с эмфиземными всхипами, дышали, втягивая иссохшими ртами прохладную дымку неба. Внизу лежала земля Израилева. По ней ползли бесчисленные кодлы людей, сотворимые Мовшовичами по образу и подобию их и происшедшие от Суламифи и Измаила, сокращенно Вовы. Пустыня дышала жаром, с гор налетал прохладный ветерок; зимы сменялись веснами. Катился ворох войн, миров, прочих катаклизмов. Времена умирали и рождались в мучениях.

- Когда же это кончится, Мовшович? - спросил Мовшович Господа, пытаясь вытащить из ступни занозу.

- Дай я попробую, - сказал Господь Мовшовичу.

Мовшович протянул Господу ногу. Тот заскорузлыми пальцами пытался ухватить мелкую щепку, но скрюченные, нестриженные тысячелетиями ногти соскальзывали. Тогда Господь склонился над ногой Мовшовича, зубами ухватил занозу и выплюнул ее на далекую землю. И вернулось море в берега свои, и затопило конницу египтян, преследующих Моисея.

- А кончится это тогда, - сказал Господь, - когда смещаются языки и люди научатся понимать друг друга. Только тогда они придут к Нам с Тобой Единым. Только тогда земля станет бесконечной и небо станет бесконечным. Тогда сама бесконечность станет небом и землей. Тогда все будет млеко и мед, и каждая ветка будет сочиться нежным вином, приносящим легкую печаль и избавляющим от сердечно-сосудистых заболеваний. Тогда лестница в небо ляжет плашмя, и человечество будет свободно ходить туда и обратно, и все тогда будут жить вечно в другом мире. И единственное, что умрет, так это Страшный Суд. Потому что самое омерзительное во всех жизнях, Мовшович, это судить созданных по образу и подобию твоему...

- Ну и хрен с ним, со Страшным Судом, - согласился с Господом Мовшович - тогда бы тебе, Мовшович, пришлось судить и меня.

- А тебе, Мовшович, - меня, - согласился и Господь.

Мовшовичи прижались друг к другу костлявыми плечами, улыбнулись бледными губами и тихо-тихо затянули:

Элохим, о Элохим...

1 В начале была Божественная созидающая сила, и Божественная созидающая сила была у Бога, и Божественная созидающая сила была Бог...

И эта Божественная созидающая сила сидела на вершине лестницы, обозревала окрестности созданного ею мира, а в частности, город Вефиль. названный в честь Ее неким Иаковым, который шел жениться в дом дяди своего Лавана и случайно (неслучайно) во сне не брал на вышеупомянутую лестницу.

И они (Бог и Мовшович), прикрыв глаза от вечной усталости и наслаждения самозабвенно тянули

Элохим, о Элохим...

Под лестницей туда-сюда шлялись бедуины, иудеи, другой народ Израилев и иностранные туристы. Нет-нет да в толпе мелькали латы римского легионера, копьем прокладывающего себе дорогу из борделя в казарму. Периодически в толпе вдруг столбом замирали фарисеи и возносили молитву Ему, а потом также внезапно мчались по своим фарисейстским делам.

Словом волоклась обычная размеренная иудейская жизнь, взбаломошная и неупорядоченная, как и во всяком южном городе.

2 И тут у подножья лестницы образовалась какая-то муть, из которой через несколько секунд сформировалась пара голых джентльменов, лежащих в непотребных позах. И проходящий народ смеялся над ними. И не нашлось ни одного Сима, чтобы прикрыть их, залитую блевотиной, наготу.

Что-то смутно знакомое почудилось Мовшовичу в их телах, точнее в лицах, потому что таких тел он никогда в своих жизнях не видел.

- Кто это? - осторожно спросил Мовшович и Господа.

- Ученики твои, - ответил ему Господь.

- Ни хрена себе, ученички, - про себя подумал Мовшович, а вслух спросил, - а других более приличных учеников у тебя нет?