Владимир Короленко - Том 2. Рассказы 1889-1903

— Да что ты сокрушаешься? — спросил Андрей Иванович. — Что он тебе, брат, что ли? Вот невидаль, с позволения сказать.

— Пуще брата. Без него должен пропасть: потому, собственно, просить не умею. А в нашем состоянии без этого — прямо погибель…

— Зачем же таскаешься?

Странник помолчал, как будто ему трудно было ответить на вопрос.

— Приюту ищу. Куда-нибудь в монастырь… С младых лет приважен к монастырской жизни.

— Так и жил бы в монастыре.

— Слабость имею… — чуть слышно и застенчиво сказал Иван Иванович…

— Пьешь, небось, горькую…

— То-то вот. Испорчен с младых лет.

— Порча!.. Все, небось, бес виноват…

— Бес, говорите… Оно конечно… Прежде, когда в народе крепость была… ему много работы было: который, например, скажем, подвижник неослабного житья… Въяве видели… И то подумайте, состязались все-таки… А ныне, слабость наша… Нынче такая в народе преклонность.

— Д-да… — согласился Андрей Иванович. — Нынче уж и нечистому много легче… Житье ему с нами, ей-богу. Лежи, миляга, на печке… Сами к тебе придем, друг друга приведем… Принимай только…

Странник глубоко вздохнул…

— Ах, как вы это верно говорите!.. — сказал он печально. — Вот о себе скажу, — зашептал он, будто не желая, чтобы его слова слышал кто-то там, в темноте ночи, в стороне от дороги: — от кого погибаю? От родной матери да от отца-настоятеля.

— Ну-у? — изумился Андрей Иванович, тоже тихо.

— Верно!.. Грешно, конечно, родительницу-покойницу осуждать, царствие ей небесное (он снял шляпенку и перекрестился), а все думаю: отдай она меня в ремесло, — может, человек был бы, как и прочие… Нет. Легкого хлеба своему дитяти захотела, прости ее господи…

— Ну, ну? — поощрил Андрей Иванович.

— Именно-с… — продолжал Иван Иванович печально, — в прежние времена, пишут вот в книгах, родители всячески противились, отроки тайно в кельи уходили для подвига… А моя родительница сама своими руками меня в монастырь предоставила: может, дескать, даже во дьячки произойти.

— Так, так!

— А прежде, надо вам сказать, подлинно — было это, производили из монастырей во псаломщики и далее… только к моему-то времени и отменили!

— Вот-те и чин!

— Да!.. Вот матушка опять: оставайся, когда так, в монастыре вовсе… Дескать, и то хлеб легкий. Притом и настоятель тебя любит… Ну, это правда: возлюбил меня отец-настоятель, к себе в послушники взял. Но только ежели человеку незадача, то счастие на несчастие обернется. Воистину скажу: не от диавольского искушения-с… через ангела погибаю…

— Что ты говоришь! — удивился Андрей Иванович.

— Истинную правду… Настоятель у нас был добрейшей души человек, незлобивый, ну и притом строгой жизни… Ну, только имел тайную слабость: от времени до времени запивал. Тихо, благородно. Запрется от всех и пьет дня три и четыре. Не больше. И потом сразу бросит… Твердый был человек… Но однако… в таком своем состоянии… скучал. И потому призовет меня и говорит: «При скорби душе моя… Возьми, Ваня, подвиг послушания. Побудь ты, младенец невинный, со мною, окаянным грешником». Ну, я, бывало, и сижу, слушаю, как он, в слабости своей, говорит с кем-то и плачет… Дело мое, конечно, слабое: когда не возмогу, и засну. Вот он раз и говорит: «Выпей, Ваня, для ободрения. — И налил рюмочку наливки… — Только, говорит, поклянись, что без меня никогда не станешь пить, ниже едина»…

— Вот оно что-о-о? — протянул Андрей Иванович многозначительно…

— Я, конечно, поклялся. И налил он мне рюмочку наливки… Так и пошло. Сначала понемножку, а потом… Отец-настоятель мощный был человек: сколько, бывало, ни пьет, все крепок. А я, известно… с трех-четырех рюмок — с ног долой… Спохватился он и запретил мне великим прещением. Ну, да уж поздно. При нем не пью, а ключи-то от шкапа у меня… Стал я тайным образом потягивать… Дальше да больше… Уж иной раз и на ногах не стою. Он сначала думал, — это я от прежнего похмелья, по слабости своей, маюсь. Но однажды посмотрел на меня проницательно и говорит: «Ванюша… хочешь рюмочку?..» Я так затрясся весь от вожделения. Догадался он. Взял посох, сгреб меня за волосы и поучил с рассуждением… Здоровый был, боялся изувечить… Ну, это не помогло. Дальше да больше… Видит он, что я от его слабости погибаю… Призывает меня и говорит: «Прости ты меня, Ванюшка, но нужно тебе искус пройти. Иначе погибнешь… Иди, постранствуй… Примешь горя, может, исцелишься. Я тут о тебе буду молиться… А через год, говорит, в это самое число приходи обратно… Приму тя, яко блудного сына…» Благословил. Заплакал. Призвал руфального… Это значит заведующего монашеской одежей… Велел снарядить меня на дорогу… Сам напутственный молебен отслужил… И пошел я, раб божий, августа 29-го, в день усекновения главы, на подвиг странствия…