Николай Наумов - Юровая

— Ай да приятель, удру-жи-ил… спасибо! Выходит, по твоему-то разговору, мне вашей рыбы не видать, а-а?

— За денежки сколько хошь смотри, на то и товар, прятать не будем.

— А что, Иван Николаич, к слову спрошу я: а ну как в наплеванный-то колодец испить придешь, тогда как, а?

— Не пью я колодешной-то, Петр Матвеич!

— Не пье-е-ешь?

— Не-ет! Иртыш-батюшка и поит и кормит досыта, были бы силы; а касательно рыбки-то, так надоть сказать тебе, Петр Матвеич, что с осетринки-то ноне мы будем брать два с полтиной с пуда, с нелемки-то осенней рубль сорок, а с юро-ъвой-то рубль восемь, а с мелочи…

— Круглые ж цены-то, — с иронией прервал его Петр Матвеич. — Кто ж это ценил из вас-то, а?

— Сообча, а покруглей — счет ровней.

— Послышу, и вы арихметику-то знаете ж.

— По суставам доходим-то до нее… да бог милует, не обсчитываемся.

— А-а-а! Ну, на энтот раз по суставной-то арихметике и обсчитаетесь, не продать вам рыбу-то, Иван Николаич, по этим ценам; лучше в засол пустите! — И, слегка посвистав, он встал и, медленно пройдясь по горнице, остановился против Ивана Николаича, сидевшего не изменяя позы. — Брось-ка фальшивить, — продолжал ш, дружески потрепав его по плечу — будем друзьями, а? Услужу я тебе… то ись во-о-от будешь доволен!

— Я и не ссорился с тобой. Что ты? Чего нам делить-то? А касательно фальшу, так ведь по коню и ездок; на миру-то, говорят, Петр Матвеич…

— Много у тебя своей-то рыбы, а?

— Пудов с двадцать наберется!

— Хочешь, я куплю ее по энтим самым ценам на свал, [2] Торговый термин: и мелкая и крупная рыба, не разбираемая даже по родам, покупается за одну и ту же цену — обыкновение, очень выгодное для торговцев. (Прим. автора.) а?

— Одолжишь!

— И ты мне одолжи, сбей цену-то с рыбы, а? Скажи, что осетрину мне продал за семь гривен… а нельму за полтину.

— На обман, значит, идти?

— На то и торговля; свой бы карман был цел, а чужой-то что хоронить… у всякого свой хозяин — пушшай и бережет его.

— На что ж это тебе-то убытчиться, у меня-то по энтим ценам покупать, а?

— На что? гм… известно, для оборота. Не надоть было, так и не просил бы, а я бабе твоей и ситцу припас… на любованье…

— И бабу-то не забыл, а-а-а!

— А тебе зипун да шапку из смушки — весь завод заглядится ла тебя, а?

— А-а-ах, шут тебя возьми! — с улыбкой произнес Иван Николаич. — Ну-у-у, ахнут мужики-то?

— И-и как ахнут-то! Да не одни мужики, и у баб-то глаза загорят, глядя на тебя!

— Стар, друг!

— У старого-то козла и рог крепок!

— А-а-ах-ха-ха… и-и баловник же ты: видать, не на еловых углях выкован! Ну-у!.. и энти все милости за то, чтобы я тебе по своей же цене и рыбу продал, а?

— Чтоб ты не в убытке был!

— Все это обо мне радеешь, а-а-а?.. Пошли те господи за добро твое! За что же бы это полюбился-то я тебе?

— За ум!

— О-о, да нешто у мужика есть ум-то?

— Эге-е! этого-то добра у иного и лопатой не выгребешь!

— Ди-во! а мы-то в простоте полагали, что бог и им мужика обошел, так неуж ты и взаболь умных-то любишь, а? — наивно спросил гость.

— Не любил бы, и не говорил!

— А на мой глупый разум, тебе бы, Петр Матвеич, дураков-то жаловать; право, объегоривать-то их способней, коли уж на то разговор пошел. Ты вот умным-то меня похвалил, я и загордился; и хороши, в уме-то думаю, посулы твои, да совесть дорога; хоша и говоря-ят, что она у мужика-то через край лыком шита, а все не продам ее ни за какие дары, и выходит, ты обчелся, на ветер похвалы-то кидал!

Нижняя губа Петра Матвеича снова дрогнула, и заметно было, как он стиснул зубы.

— А-а, вот… как ты ноне! — произнес он после непродолжительной паузы, — и это последнее твое слово!

— Последнее-то слово, Петр Матвеич, в смертный час скажется; а вот чтоб ты по своей цене ноне у мужиков рыбу-то купил — вот этому, говорю, не быва-а-ть.

Петр Матвеич забарабанил пальцами по столу.

— О-ой, Иван Николаич, слушай лучше меня, — со вздохом начал он, — смотри-и, придешь ее сам продавать втридешево… и в ноги поклонишься, да опозда-а-аешь!

— И в ноги-то накланяюсь, а-а-а? — с наивным удивлением спросил Иван Николаич.

— Поклонишься!..

— Ах, ешь е мухи! а? — развел руками и хлопнул себя по бедрам Иван Николаич.

— Рыба-то с рук не пойдет, поклонишься! — тем же тоном повторил Петр Матвеич.

— А не пойдет, и не иди! Гнать не буду… свое брюхо есть…

— А-а, стало быть, сам съешь?

— И съем! для ча утробу не потешить?

— И разъешься же, поглядеть бы.

— Свое-то добро за все впрок! Что ж, не все купцам да барам брюхо растить, пора и мужику его вырастить, пора-а-а, Петр Матвеич, и мужику умом жить, о-ох, пора! Ты вот по своей-то цене ее берешь, мир зоришь; попомни-ка лонские-то годы, когда мы по нашей-то глупости осетрину-то по шести да по пяти гривен пуд отдавали, почем ты в городе-то продавал ее, ну-ко?