Глеб Успенский - Без определенных занятий

И опять ночь и снег, сугробы снега, елки; елки и тройки; тройки и колокольчики… А на тройках Лиссабонские, Андреяновы, Куприяновы… Только колокольчики позвякивают, да полозья скрипят. Даль, тьма…

-

На мгновение я ничего не видал во сне, но ухо мое не переставало слышать звуки колокольчиков; они то замирали вдали, то слышались громче. И в самом деле, они с каждым мгновением стали явственнее доноситься до моего уха и, наконец, заговорили полным звуком… Что же это такое, однако? Я опять в волостном правлении; опять те же стены, тот же сундук, тот же шкаф, но Лиссабонского нет; на столе лежат нераспечатанными два пакета, из-за которых случилась вся рассказанная история. Очевидно, что ничего этого не было, но продолжая грезить и сознавая, что все это делается во сне, я чувствовал, что что-то будет. И точно, едва только бубенчики замолкли, как мне показалось, под самыми окнами волостного правления, как в комнату ввалился грузный человек в бобровой шапке и в лисьем пальто с бобровым воротником. Это был старшина. И я еще раз убедился, что мне пригрезилось бог знает что, потому что без старшины ничего подобного тому, что сделал Лиссабонский, — нельзя было ни под каким видом. Но меня интересовало, чтб именно будет сделано теперь. Вслед за старшиной вошел писарь, проворный и ловкий парень, по фамилии Загалстухов; оба они, и старшина и писарь, разделись, поотогрелись, поразмялись и приступили к разборке дел.

— Читай, что в бумагах! — сказал старшина.

Писарь прочитал бумагу о пособии.

— Читай другую.

Писарь прочитал о взыскании.

— Ну, как же быть теперь? — спросил старшина. — Ведь в обеих "в противном случае" прибавлено — а это слово у меня вот где.

Старшина показал на затылок.

Писарь повертел бумаги в руках, поглядел в списки и проворно произнес:

— Очень просто!

— Уж уладь!

— Будет в аккурате сделано!

— То-то чтоб…. Я уж сиживал… знаю… уж, пожалуйста, чтобы — вполне!

— Авось знаю? Чего ты?

— То-то!..

В это время вошел Баранкин; помолился богу, поздоровался со старшиной, с писарем; вынул бутылку водки, шепнул писарю что-то на ухо; писарь взял бутылку, поглядел на ярлык и отнес ее в угол, за кассовый сундук. Порешив с писарем, Баранкин взял под руку старшину, вышел вместе с ним в сени и, поговорив там минуты две, возвратился назад вместе со старшиной.

— Ну, ладно! Пес с тобой! Будь по-твоему! — сказал старшина Баранкину, войдя в комнату, и, обратись к писарю, прибавил:

— Слышал, что ль, что старый хрыч-то желает?

— Я и так знаю!

— Можно?

— Очень просто!

— Ну — ин пущай! Обладим!

Немедленно после этого разговора расписки, хранившиеся в кармане Баранкина, очутились на столе; писарь положил их посреди бумаг о пособии и взыскании и расправлял рукой. Офицеров, Недобежкин, Ворокуев и все прочие явились немедленно.

— Что, господа, — сказал Офицеров, — говорят, гостинчик есть нам, горьким?

— Кажется бы помолчать можно, покуда не спросят, — сказал писарь. — Ты видишь, делами занимаемся.

— Это-то я вижу, а зачем бы Баранкина-то к нашей крови припускаете?

— Какой такой крови? Что здесь за бойня? Ты видать, чей тут портрет? Смотри, брат…

— Это все мы видим…

— То-то помалчивай… Гостинчик!

Настало мертвое молчание. Холодные, промерзлые до нутра люди стояли окаменелыми столбами, не шевелясь и не двигаясь ни одним членом. Глаза выражали напряженное ожидание, и толстые, налившиеся кровью жилы на худых шеях бились с горячечною скоростию…

Писарь шумел бумагами; старшина и Баранкин, глядя в разные стороны, барабанили по столу пальцами и по временам вздыхали.

— Офицеров! — произнес, наконец, писарь.

Офицеров выступил вперед.

— Тебе пособия двадцать восемь рублей.

— Благодарю покорно.

— Погоди благодарить-то. После поблагодаришь.

— Как угодно. Мы готовы.

— Да взыску с тебя, — продолжал писарь, — вот ему, Баранкину, столько же.

— Отдадим… Вы способие-то пожалуйте нам… Вы сначала дайте, что нам следует, а потом уж и о Баранкине…

— Вот твои деньги, — сказал старшина, держа в руках пачку денег, — видишь, что ль?

— Да вы в руки-то потрудитесь…

— Аль мои руки хуже твоих? Украду, что ли, я их?

— Зачем украсть, а как сказано в бумаге отдать, так и отдать бы…

— А вот в расписках тоже сказано отдать, а ты не отдаешь — это как?..

— Пускай взыскивают… А способие надобно на руки…

— Я и отдам на руки, только не тебе… Нам сказано наблюдать закон, за это нашего брата не хвалят… На, Баранкин, получи!