Осип Мандельштам - Эссе

Наконец, подобно тому как виолончель сумасбродно беседует сама с собой и выжимает из себя вопросы и ответы, рассказ Уголино интерполируется трогательными и беспомощными репликами сыновей:

"...ed Anselmuccio mio

Disse: "Tu guardi si, padre: che hai?"

(Inf., XXXIII, 30-31)

"...и Ансельмуччио мой сказал: "Отец, куда ты смотришь? Что с тобой?"

То есть драматическая структура самого рассказа вытекает из тембра, а вовсе не сам тембр подыскивается для нее и напяливается на нее, как на колодку.

VIII

Мне кажется, Дант внимательно изучал все дефекты речи, прислушивался к заикам, шепелявящим, гнусящим, не выговаривающим букв и многому от них научился.

Так хочется сказать о звуковом колорите тридцать второй песни "Inferno".

Своеобразная губная музыка: "abbo" - gabbo" - "babbo" - "Tebe" "plebe" - "zebe" - "converrebbe". В создании фонетики как бы участвует нянька. Губы то ребячески выпячиваются, то вытягиваются в хоботок.

Лабиальные образуют как бы "цифрованный бас" - basso continue, то есть аккордную осно-ву гармонизации. К ним пристраиваются чмокающие, сосущие, свистящие, а также цокающие и дзекающие зубные.

Выдергиваю на выбор одну только ниточку: "cagnazzi" - "riprezzo" "quazzi" - "mezzo" - "gravezza"...

Щипки, причмокиванья и губные взрывы не прекращаются ни на одну секунду.

В песнь вкраплен словарик, который бы я назвал ассортиментом бурсацкой травли или кровожадном школьной дразнилки: "cuticagna" - загривок; "dischiomi" - выщипываешь волосья, патлы; "sonar con el mascelle" - драть глотку, лаять; "pigliare a gabbo" - бахвалиться, брать спрохвала. При помощи этой нарочито бесстыжей, намеренно инфантильной оркестровки Дант выращивает кристаллы для звукового ландшафта Джудекки (круг Иуды) и Каины (круг Каина).

Non fece al corso suo si grosso velo

D'inverno la Danoia in Osteric,

Ne Tanai la sotto il freddo cielo,

Com'era quivi: che, se Tambernic

Vi fosse su caduto, о Pietrapana,

Non avria pur dall'orlo fatto cric1.

(Inf., XXXII, 25-30)

1 Не укрывался на своем ложе таким толстым покровом зимой ни Дунай в Австрии, ни Танаис (Дон) там, под холодным небом, каков был тут; пусть бы даже (гора) Тамберник или Пьетрапана рухнула на него - не выщербился бы и край.

Вдруг ни с того ни с сего раскрякалась славянская утка: "Osteric", "Tambernic", cric" (звукоподражательное словечко - "треск").

Лед дает фонетический взрыв и рассыпается на имена Дуная и Дона. Холодообразующая тяга тридцать второй песни произошла от внедрения физики в моральную идею: предательство - замороженная совесть - атараксия позора абсолютный нуль.

Тридцать вторая песнь по темпу современное скерцо. Но какое? Анатомическое скерцо, изучающее дегенерацию речи на звукоподражательном инфантильном материале.

Тут вскрывается новая связь - еда и речь. Постыдная речь обратима вспять, обращена назад - к чавканью, укусу, бульканью - к жвачке.

Артикуляция еды и речи почти совпадают. Создается странная саранчовая фонетика:

Mettendo i denta in nota di cicogna

"Работая зубами на манер челюстей кузнечиков".

Наконец, необходимо отметить, что тридцать вторая песнь переполнена анатомическим любострастием.

"...Тот самый знаменитый удар, который одновременно нарушил и целость тела и повредил его тень..." Там же с чисто хирургическим удовольствием: "...тот, кому Флоренция перерубила шейные позвонки..."

Di cui sego Fiorenza la gorgiera...

И еще: "Подобно тому как голодный с жадностью кидается на хлеб, один из них, навалившись на другого, впился зубами в то самое место, где затылок переходит в шею..."

La've il cervel s'aggiunge colla nuca...

Все это приплясывает дюреровским скелетом на шарнирах и уводит к немецкой анатомии.

Ведь убийца - немножечко анатом.

Ведь палач для средневековья - чуточку научный работник.

Искусство войны и мастерство казни - немножечко преддверье к анатомическому театру.

IX

Inferno - это ломбард, в котором заложены без выкупа все известные Данту страны и города. Мощнейшая конструкция инфернальных кругов имеет каркас. Ее не передать в виде воронки. Ее не изобразить на рельефной карте. Ад висит на железной проволоке городского эгоизма.

Неправильно мыслить inferno как нечто объемное, как некое соединение огромных цирков, пустынь с горящими песками, смердящих болот, вавилонских столиц и докрасна раскаленных мечетей. Ад ничего в себе не заключает и не имеет объема, подобно тому как эпидемия, поветрие язвы или чумы,- подобно тому как всякая зараза лишь распространяется, не будучи пространственной.

Городолюбие, городострастие, городоненавистничество - вот материя inferno. Кольца ада не что иное, как сатурновы круги эмиграции. Для изгнанника свой единственный, запрещенный и безвозвратно утраченный город развеян всюду - он им окружен. Мне хочется сказать, что inferno окружен Флоренцией. Итальянские города у Данта - Пиза, Флоренция, Лукка, Верона эти милые гражданские планеты - вытянуты в чудовищные кольца, растянуты в пояса, возвращены в туманное, газообразное состояние.