Юрий Медведько - Исповедь добровольного импотента

9

ПОВЕСТЬ ДЯДИ СОФРОНА

По происхождению я подкидыш.

Сорок восемь лет тому назад, рано по утру, сторож Анапского детдома имени Валерия Чкалова обнаружил на крышке почтового ящика мальчонку с не подсохшей еще пуповиной. Ну, завернул старик приплод в свежий номер газеты "Прибой" и прямо на стол директора детдома. Вот мол, распишитесь в получении.

- Как?! Что?! Откуда?!

Полный мрак.

Помарковали, помарковали, ну а что тут поделаешь-то? Надо ставить на довольствие. А так как никакой инструкции к предмету не прилагалось, директор детдома проявил инициативу и записал в ведомости - Софрон Бандероль. Слава Богу, жена его, женщина, живущая в трезвости, поразмыслила здраво и подписала к фамилии окончание "кин". Вот так и объявился на земле, закрепился и жив доселе Софрон Бандеролькин.

Далее, жил я до шестнадцати лет, как кутенок, в картонной коробке чего бросят, тому и рад. А бывало, и вовсе ничего не бросали. Война лютовала. Известное дело, счет на миллионы человеческих жизней шел. Не до каких-то там подкидышей.

В общем, выжил я и сформировался не хуже других. А как ялда оперилась, и запищали живчики в яйцах, тут и я запел. Голосяра у меня прорезался редкостный, и песню я хорошо чувствовал. Бывало, запою и - такой на меня кураж накатит, что самому жутко становилось. Со всей округи шпана слушать стекалась.

Вскоре директор гостиницы "Черноморец" прослышал про такой мой феномен и взял к себе в ресторан филармонить. Стала у меня на кармане капуста похрустывать. Я подъелся, прифрантился, начал характер разворачивать. А тут еще один знаменитый артист из Москвы, не буду сейчас называть его фамилию, прослушал мое исполнение, обнял, скрывая слезы, и сказал:

- У вас, Софрон, трагическое бельканто! Вот вам мой адрес, приезжайте в Москву учиться!

В общем, жизнь маячила фартовая. Но, как в песне поется: "Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал". И жизненная моя колея заложила такой вираж, что слетел я с нее враз и навсегда. А случилось следующее.

Назначили в анапский райком нового первого секретаря райкома. Мужика немолодого, с партийным стажем, при орденах и молодой жене. Тут, конечно, местная масть засуетилась и в рамках дружеской встречи организовала в "Черноморце" банкет в честь старшего товарища. Директор ресторана вызвал меня к себе в кабинет, обнародовал репертуарную политику и от себя лично добавил, что "первый" - бывший военный и любит сентимент сурового характера. Я выразил понимание и пошел готовиться.

В тот день ресторан был закрыт для посетителей. Ровно в шесть по полудню мы стояли на эстраде, как на витрине - в новеньких черных костюмах из шерстяного крепа, при бабочках и в белых перчатках.

Посередине зала - стол на сто персон! Глаза слепило хрусталем, и кишки трещали от ароматов.

Наконец дверь распахнулась, и в зал вбежал директор ресторана, а за ним, как говорится, ум, честь и совесть нашего района в полном объеме, то есть с женами и их родственниками. Впереди всех вышагивал мордастый боров в расшитой косоворотке, белых шароварах и бежевых лакированных штиблетах "первый". Рядом - женщина. Вот тут я должен выдержать паузу и сказать только одно: это была не просто женщина, это была "Аппассионата"!

Вмиг я вспотел до ногтей и сделался лощеный, как дельфин. Смотрю на нее и чувствую, что в груди у меня что-то тоненько-тоненько задребезжало и стало расползаться по всему телу. И так от этого тремоло мне сделалось сладко, что обмяк я весь и разомлел. Плыву куда-то, ничего не соображаю.

А гости уж расселись, речами обменялись, в ладоши похлопали, стали разливать. Стало быть, официальная часть закончилась, и директор дал отмашку. Оркестр затянул "Враги сожгли родную хату". Подходит моя сильная доля, а я отсутствую - любуюсь, как Царица мелкими глотками потребляет ситро, и шелковистый ее кадык слегка вздрагивает. Оркестр проиграл вступление второй раз, и саксофонист Аркаша наступил мне на ногу. От боли я очнулся и запел. Да так натурально, будто, действительно, только что вернулся с фронта, наполовину израненный, наполовину контуженный.

Почти полушепотом провел я всю песню и только после строки "Хмелел солдат, слеза катилась..." - глаза мои сурово заблестели, и я дал полный голос.

Когда оркестр умолк, в зале воцарилась гробовая тишина. Первый обеими руками обхватил свою седую голову и поник, видно было только, как вздрагивали его могучие плечи. Бабье вовсе сопли по подолам размазали. А она, ноченька моя непроглядная, вытянулась вся, глазки прищурила и вглядывается в меня, будто это и не я стою на эстраде, а блоха какая на ногте вертухается. И так это меня зацепило! Рванул я пиджак с плеч, да как свистну "двойным дуплетом", развернулся и вдарил "Яблочко".