Елеазар Мелетинский: Воспоминания

Елеазар Мелетинский

Воспоминания

Моя война.

Разведка, которую мы встретили, принадлежала к 20-му полку 12-й дивизии 17-го Кавалерийского добровольческого кубанского казачьего корпуса, впоследствии - 4-го Гвардейского, под командованием Черевиченко. Корпус был недавно сформирован и собирался показать немцам, что есть еще казацкая сила. Казаки вышли на линию фронта после приказа Сталина "Ни шагу назад!" (на основании которого на фронте были созданы заградотряды и штрафные роты, начались всякие строгости и аресты), но они совершенно не представляли себе (кроме высшего командования), что перед ними находятся в немецком плену и окружении два фронта, одиннадцать армий! Поэтому, когда мы с Юдовиным объявили, что вышли из окружения, казаки в штабе 20-го полка несколько недоумевали и насторожились. Нас взяли под стражу, и мы провели ночь в каком-то огороженном месте, на улице. Впервые на улице - после теплых хат в донских станицах. Наутро полк пошел, спешившись, в атаку на немецкие позиции, а нас оставили под охраной относительно пожилого казака. С бугра мы наблюдали за боем, который кончился форсированием Еи немецкими танками. Юдовин и я очень нервничали, опасаясь опять попасть к немцам. Но наш страж, которого мы уговаривали отвести нас в штаб дивизии, был невозмутим. "Ведь немцы могут скоро здесь оказаться!" - возмущался я. "Та нэ-хай...", отвечал казак, не моргнув глазом.

На наше счастье недалеко от места, где мы сидели, стояла противотанковая пушка. Она стала мишенью для немецкой артиллерии, и немецкие ядра стали падать то за нами, то перед нами. Увидев, что мы попали в "вилку" и что через секунды нас может накрыть следующий снаряд, казак поспешил увести нас из опасного места. Вместе с ним мы поймали каких-то коней, пасшихся без седел, и все трое верхами отправились искать штаб 12-й дивизии. Казак, таким образом, спасал и свою шкуру.

В особом отделе 12-й дивизии (потом это называлось СМЕРШ) нас обыскали, но обращались с нами довольно добродушно, как (мне так показалось) со "своими". Здесь были еще какие-то задержанные - штатские. Те очень тряслись, и на них смотрели подозрительно. Обыскивавший всех старшина даже сказал им: "Что вы трясетесь? Это не зря. Ведь вот он (жест в мою сторону) не боялся, когда его обыскивали...".

Не помню, в тот же или на следующий день нас переправили в Особый отдел Кавкорпуса, где были и другие, вышедшие из "окружения", всего вместе с нами человек двадцать. Мы все считались "временно задержанными для проверки". Но, кроме того, в Особом отделе было много настоящих заключенных, подследственных и уже осужденных - кто к расстрелу, кто к десяти годам. Среди заключенных был двенадцатилетний мальчик, окончивший в Виннице немецкую шпионскую школу и несколько раз уже пересекавший фронт в обе стороны.

Сначала мы, задержанные "окруженцы", смотрели на этих осужденных как на совершенно чужих - полувраждебно, полубрезгливо, ведь мы не шпионы и ни в каком качестве немцам не служили. Но, присмотревшись к ним, мы убедились, что шпионом был только этот маленький мальчик, а остальные или дезертиры, или только подозреваемые в намерении дезертировать, или "болтуны", восхищавшиеся немецкой техникой, или, наконец, люди, вышедшие из окружения, бежавшие из плена, а теперь подозреваемые в измене Родине. Чувства наши стали понемногу меняться, а вместе с тем начала подыматься тревога за собственные судьбы. Впрочем, тревога небольшая. Я, например, был как-то необычайно убежден в своей "чистоте и невинности", к которым ничего не пристанет, даже, в какой-то степени, чувствовал себя героем. Мало ли что, думал я, может, оно все и так, да не совсем. Ведь и я в окружении видел всяких людей - и готовых замараться контактом с немцами, и пленных, которые сами перли в плен, и многое другое. Кормили заключенных очень плохо, и они все были худы, как скелеты.

После первых же стычек с немцами Кавкорпус стал отступать, причем с большой скоростью (кавалерия все-таки), но организованно. Раньше всех уходили тылы, в том числе и Особый отдел со своими "подопечными". Заключенных построили в колонны, а нас - задержанных - поставили цепью вокруг них. Мы шли, казачий конвой ехал верхами, а сам начальник конвоя - в своеобразном "экипаже". Приходилось идти быстро, почти бежать, двигались день и ночь по 80, а то и по 100 километров в сутки. Отстающих подгоняли нагайками, прикладами, голодным заключенным не разрешалось подымать с земли дикие и незрелые груши. Стоило им наклониться, на них сыпались удары. Из рядов кричали, обращаясь к казачьему конвою, - "фашисты!", но это только раззадоривало конвоиров. Ночью в темноте как-то ухитрились сбежать двое осужденных. Один из них подлежал расстрелу. После этого конвой стал еще жестче: сбили всех в плотную кучу, не щадя и задержанных, топча лошадьми отстающих, добивая прикладами падающих без сил. Все это было совершенным кошмаром.