Иван Мележ - Люди на болоте (Полесская хроника - 1)

Однако желание подойти к мальчику не отступало, не хотело подчиняться рассудку. Опьяневшей, ей так трудно, просто невозможно было отогнать неожиданное искушение.

"Пойду - будто к Хведьке... Скажу что-нибудь Хведьке, а потом - ему... Будто нечаянно..."

.Она встала, постояла немного возле печи, прижавшись спиной к побеленной стенке. Стоять было нелегко: пол качался, как плот на воде. Теперь пели, шутили над дружками сваты, - на нее, Ганну, не смотрел никто. Словно ее и не было тут, словно и не ее свадьба. И в самом деле, может не ее, сон только... Вздор какой, - чего только не взбредет в голову спьяну!.. Нет, не сон, не сон - ее пропивают!

Не кого-нибудь другого, ее! Пропили уже!.. Но, думая об этом, она теперь не тревожилась, не жалела ни о чем, все было безразлично. Хотелось лишь одного - подойти к Володьке, странному серьезному пареньку, которого раньше будто и не замечала.

Она взяла несколько коржиков, взволнованно подала мальчику:

- На, возьми, отведай! - Он не сразу взял, сначала будто раздумывал, брать или не брать. - Белые, маримонские! - Ганна не удержалась, нежно провела ладонью по его голове. - У, ты, беленький мой!.. - Сказала обоим: - Смотрите же, живите хорошо, дружненько! ..

Едва только сваты и дружки умолкли, за столами стало очень скучно. Все было съедено, горелки не наливали. "Как ни тужились, не хватило!" мелькнуло в Ганниной голове.

Видимо, чтобы не позорить хозяев и не томить людей за столами, догадливые сваты объявили, что пора делить каравай, но вдруг заметили, что исчез кудагто Ганнин отец.

Мачеха вскоре вернулась хмурая, злая, прошипела тихо Ганне:

- Срам какой! На всю деревню! .. Пьяный - как Митя! - Она почему-то заплакала: - За всю мою ласку! За все!..

Отблагодарил!

- Где он? - оборвала ее всхлипывания Ганна.

- За погребом... На колоде...

На дворе было сыро, холодно и так темно, что если бы не тусклый отсвет из окон, не увидела б и крыльца. Ганна постояла немного, чувствуя, как от свежего ветра яснеет голова, крепнет тело. Стараясь не поскользнуться, направилась сквозь желтые полосы в темноту. Отец, еле видимый, даже не шевельнулся, когда она подошла. Будто дремал.

- Тато, вам плохо? - склонилась она над отцом.

- А, Ганнуля! - Отец поискал ее руку, ласково взял в свою. Оглянулся: А этой, гадюки, нет?

Ганна догадалась, о ком он спрашивает, сказала, успокаивая:

- Никого нет... Пошли бы вы, тато, домой... Ищут вас там. Каравай делить надо...

- Поделят. Успеют... - Он вдруг страдальчески, с болью гмыкнул, сказал расслабленно: - Ты помнишь, доченько, мать-покойницу?

- Почему не помню!.. Помню. Пойдемте, тато. Холодно - простудитесь еще, не дай бог.

- Не дождалась. - Ганна услышала в голосе отца слезы. - Не увидит, не поплачет...

- Не надо, тато.

- Разве ж я враг дитяти своему, доченько?

- Не враг, тато. Но не надо расстраивать себя. Все хорошо будет...

- Хорошо? - Ганне показалось, что он послушался ее, стал спокойнее. Но вскоре он опять заговорил: - Ой, дочечко ты моя! Ганнулечка! .. Увидела б все это покойница!..

- Не надо, тато. Все будет хорошо. Это вам только кажется так. Выпили немного лишнее...

- Жалко мне тебя очень!..

- И я вас жалею, тато. Да только не думайте ничего плохого. Все хорошо будет... Разве вы не знаете свою Ганну?

- Знаю, знаю, да - только...

- А знаете, так не бойтесь. И не печальтесь, а то и мне грустно будет. Слышите?

- Слышу. Не буду! - Отец отпустил ее-руку, выпрямил плечи.

- Будьте веселы, чтоб и мне было весело. И вставайте.

Люди ждут, нехорошо. Дайте я отряхну вас немного...

Пойдем.

- Пойдем, дочечко!

Разговор с отцом снова нагнал на Ганну тоску, но она и виду не подавала, что таилось в груди, вошла в хату спокойная, даже веселая, ласково держа за руку отца.

- Плохо что-то стало ему, - сказала гостям. - Пить, видно, нельзя было...

Отец сдержал свое слово: на мачеху смотрел мирно, бедный подарок, на который только и наскребли денег, - кортовые штаны в полоску - отдал молодому вежливо, доброжелательно. Кивнул согласно, когда мачеха добавила:

- Чем богаты, Евхимко, тем и рады. Не прогневайся.

- Мне вы и так подарили! Всем подаркам - подарок! - Евхим обнял Ганну.

Как он, видимо, и рассчитывал, кругом послышался смех.

Сорока вставила:

- Вот так хвала отцу и мати - от умного дитяти.

Евхим склонился пьяно:

- И за это, за штаны, спасибо! Пригодятся!

Только когда внесли каравай и три женщины, встав на лавку, начали снимать с Ганны венок и завязывать платок, отец опять помрачнел и губы его передернулись тоскливо и виновато. Ганна перехватила его взгляд, весело, с любовью усмехнулась, и лицо его прояснилось, будто осветленное ее улыбкой.