Владимир Даль - Смотрины и рукобитье

В нашей губернии есть, как вам без сомнения известно, небольшой, но довольно приятный городок Козогорье. Он потому небольшой, что невелик; а невелик он потому, что мало охотников в нем строиться; а мало охотников строиться потому, что невыгодно; а невыгодно потому, что каждый дом о пяти или семи окнах занимается лазаретом или швальней, что впрочем, по уверению градского главы, вскоре будет отменено введением равномерной денежной квартирной повинности,-- на каковой конец и существует уже в Козогорье с 1817 года особый комитет об уравнительной раскладке. Поэтому и нет сомнения, что город вскоре обстроится весьма порядочно; итак, оставим это. Приятным я назвал его не по той же причине, по которой он не обстраивается, а совсем по другой; месторасположение, как выражался один уволенный от службы учитель математики, было преблагоприятное; благорастворенность стихий земных, а наипаче небесных, наиблагословеннейшая, особенно если доводилось пройти не по задам,-- и река рыбная.

В этом городке, Козогорье, поселились уже с незапамятных времен два врага-товарища, которых даже бог свел -- вероятно ради христианской мировой, которая, однако же, доселе все еще не могла состояться,-- свел на одну улицу и на один проулок, то есть с угла на угол. Тут стояли, во ожидании грядущих времен, о коих мы говорили выше, две такие жалкие лачужки, что их даже не брали под барабанного старосту со школой его, а разве из нужды совали в них по нескольку человек отказных фурлейтов. Обе лачужки эти сильно покачнулись в основании своем, вероятно разделяя чувство взаимной ненависти своих хозяев, потому что покачнулись вразбежку друг от друга и глядели врознь. Так как они были выстроены во время оно помимо всякого помышления о плане и фасаде, то починка их была строго запрещена хозяевам и для острастки на воротах огромными черными цифрами выставлен год, в который они предположены были к сломке. Предположение это, по благости Провидения, не состоялось, как надобно было по крайней мере заключить из самой надписи этой, хотя она была очень грозна; но как цифры эти означали один из давно прошедших годов, а прошедшим временем никто, даже сам городничий в Козогорье, не располагает, то и выходило на поверку, что обе лачужки эти, назло судьбе своей, все еще стояли на старых местах, друг против друга, подвергаясь впрочем действию и благорастворенности земных и прочих небесных стихий, противу коих хозяева не смели принимать никаких действительных мер.

Два лица, о которых мы говорим и которым принадлежали эти две избушки, были оба люди довольно пожилые, однолетки, впрочем, даже некогда товарищи по семинарии, потом товарищи по званию, как вышедшие из духовного звания и посвятившие себя образованию последующего за ними поколения, оба холостяки и наконец оба бывшие учители уездного училища. Я бы мог преследовать сходство это еще далее, сказав, например, что они оба были довольно лысы, оба по разу или по два в году допивались до чертиков, оба любили дразнить мимоходом собак; но я лучше укажу на разницу их друг от друга, потому что это поведет нас к разрешению причины этой загадочной ненависти и взаимной вражды.

Кондратий Семеныч до старости остался верен своему званию, посвятив себя преимущественно наукам, и в особенности наукам точным, отвлеченным. Он не терпел никакого корыстного применения или приложения этих наук и больно бивал палями учеников за все клонящиеся к подобному кощунству вопросы. Поэтому он и ненавидел вопрос о вечном движении и никогда им не занимался; но зато давно уже разрешил квадратуру круга и разделил угол на три части. Кондратия Семеныча и не называли иначе в целом Козогорье, как плешивым математиком.

Филипп Иваныч учил в былое время всему, чему его учить заставляли, но только по казенной надобности: для себя он исключительно занимался изящными предметами, то есть скрипкой. Это была его страсть, и он за нею забывал все, почему его в Козогорье и называли плешивым музыкантом. Он был всегда весел, говорил просто и считался приятным собеседником,-- тогда как Кондратий Семеныч, напротив, расхаживал всегда и везде будто в классах уездного училища, перед тремя скамьями мальчишек, то есть чинно, степенно и даже отчасти грозно; а говорил он таким отборным языком, что когда ему случалось проходить за какою-нибудь покупкою в козогорский гостиный двор, где было лавок до восьми, то все сидельцы сходились около него, чтобы послушать его отборных речей. Мало того: этот человек приобрел постепенно такой вес и влияние на сидельцев, что они старались подражать ему в разговоре и, нахватавшись от него разных преученых и превысоких слов, рассыпались ими перед неучеными покупательницами. Они, например, уже не изъяснялись иначе, выхваляя ситец или бумажный набивной платок, как: "прередкостнейший товар, самоизобличительнейшей красоты; купите, сударыня матушка, то есть что называется пречудовно благодарны быть изволите".