Владимир Набоков - Картофельный эльф

И вдруг он отчетливо расслышал стук приближающихся шагов. Он метнулся из гостиной в спальню, хотел запереться, да не было ключа. В гостиной на ковре осталась вторая туфля.

-- Это ужасно,-- передохнул Фред и прислушался.

Шаги вошли в гостиную. Тогда, с легким стоном, карлик подбежал к платяному шкафу-- спрятаться бы!..

Голос, несомненно знакомый, выкликнул его имя, и открылась дверь.

-- Фред, отчего вы так боитесь меня?

Карлик, босой, со вспотевшей лысиной, в черном своем халатике, замер у шкала, все еще держась за кольцо замка. Ему вспомнились очень живо оранжевые рыбки за стеклом.

Она болезненно постарела за эти годы. Под глазами были оливковые тени; отчетливей, чем некогда, темнели волоски над верхней губой. И от черной шляпы ее. от строгих складок черного платья веяло чем-то пыльным и горестным.

-- Я никогда не думал...-- медленно начал Фред, глядя на нее исподлобья.

Нора взяла его за плечи, повернула к свету, жадными и печальными глазами стала разглядывать его черты. Карлик смущенно мигал, мучительно жалея, что он без парика, и дивясь волненью Норы. Он так давно перестал думать о ней, что теперь, кроме грусти и удивленья, он не чувствовал ничего. Нора закрыла глаза, все еще держа его за плечи, и потом, легонько оттолкнув карлика, отвернулась к окну.

Фред кашлянул:

-- Я вас совсем потерял из виду. Скажите, как поживает Шок?

-- Фокусы показывает,-- ответила рассеянно Нора.-- Мы только недавно вернулись в Лондон.

Она, не снимая шляпы, села в кресло у окна, продолжая со странной пристальностью смотреть на Фреда.

-- Так значит Шок...-- торопливо заговорил карлик, чувствуя неловкость от ее взгляда.

-- Все тот же,-- сказала Нора и, не сводя с него блестящих глаз, стала быстро стягивать и комкать перчатки, глянцевито черные, с белым исподом.

"Неужели она опять",-- отрывисто подумал карлик. Пронеслось в мыслях: банка с рыбками, запах одеколона, изумрудные помпоны на туфлях.

Нора встала: двумя черными комочками покатились перчатки на пол.

-- Сад маленький, но в нем яблони,-- сказал Фред и все продолжал недоумевать: неужели я когда-нибудь мог... Она совсем желтая. С усами. И что это она все молчит?

-- Но я редко выхожу,-- говорил он, слегка раскачиваясь на стуле и потирая коленки.

-- Фред,-- сказала Нора,-- знаете ли вы, почему я приехала к вам?

Она подошла к нему вплотную, Фред с виноватой усмешкой соскользнул со стула, стараясь увернуться.

Тогда она очень тихо сказала:

-- У меня ведь был сын от вас...

Карлик замер, уставившись на крошечное оконце, горевшее на синей чашке. Робкая, изумленная улыбка заиграла в уголках его губ, расширилась, озарила лиловатым румянцем его щеки.

-- Мой... сын...

И мгновенно он понял все, весь смысл жизни, долгой тоски своей, блика на чашке.

Он медленно поднял глаза. Нора боком сидела на стуле и плакала навзрыд. Как слеза, сверкала стеклянная головка ее шляпной булавки. Кошка, нежно урча, терлась об ее ноги.

Карлик подскочил к ней, вспомнил роман, недавно читанный.

-- Да вы не бойтесь,-- сказал он,-- да вы не бойтесь, я не возьму его от вас. Я так счастлив.

Она взглянула на него сквозь туман слез. Хотела объяснить что-то, переглотнула, увидела, каким нежным и радостным светом весь пышет карлик,-- и не объяснила ничего.

Встала, торопливо подняла с полу липко-черные комочки перчаток.

-- Ну вот, теперь вы знаете... Больше ничего не нужно... Я пойду.

Внезапная мысль кольнула Фреда. К дрожи счастья примешался пронзительный стыд. Он спросил, теребя бранденбурги халата:

-- А он какой? Он не...

-- Нет, нет,-- большой, как все мальчики,-- быстро сказала Нора и разрыдалась опять.

Фред опустил ресницы.

-- Я бы хотел видеть его.

Радостно спохватился.

-- О, я понимаю,-- он не должен знать, что я вот такой. Но, может быть, вы устроите...

-- Да, непременно, непременно,-- торопливо, почти сухо говорила Нора, направляясь к двери.-- Как-нибудь устроим... А я должна идти... Поезд... Двадцать минут ходьбы до станции.

Обернувшись в дверях, она в последний раз тяжело и жадно впилась глазами в лицо Фреда. Солнце дрожало на его лысине; прозрачно розовели уши. Он ничего не понимал от изумления и счастья, И когда она ушла, Фред еще долго стоял посреди комнаты, боясь неосторожным движением расплескать сердце. Он старался вообразить своего сына и мог только вообразить самого себя, одетого школьником, в белокуром паричке. Он как-то перенес свой облик на сына,-- сам перестал ощущать себя карликом.