Владимир Набоков - Встреча с В Сириным

А я верю в какую-то внутреннюю интуицию, в вдохновение писательское; иногда я пишу запоем, по 12 часов подряд - я болен при этом и очень плохо себя чувствую. А иногда приходится бесчисленное количество раз переделывать и переписывать - есть рассказы, над которыми я работал по два месяца. И потом много времени отнимают мелочи, детали обработки: какой-нибудь пейзаж, цвет трамваев в провинциальном городке, куда попал мой герой, всякие технические подробности работы. Иногда приходится переписывать и переделывать каждое слово. Только в этой области я не ленив и терпелив. Например, чтобы написать Лужина, пришлось очень много заниматься шахматами. К слову сказать, Алехин утверждал, что я имел в виду изобразить Тартаковера[3]. Но я его совсем не знаю. Мой Лужин, - чистейший плод воображения. Так в алдановском Семене Исидоровиче Кременецком[4] во что бы то ни стало старались найти черты какого-нибудь известного петербургского адвоката, живущего сейчас в эмиграции. И, конечно, находили. Но Алданов слишком осторожный писатель, чтобы списывать свой портрет с живого лица. Его Кременецкий родился и жил в воображении одного только Алданова. Честь и слава писателю, герои которого кажутся людьми, живущими среди нас, нашей повседневной жизнью.[5]

Сирин задумался и замолчал. Разговор на литературные темы не возобновился.

Андрей Седых

Примечания:

Беседа Набокова с Андреем Седых, явившаяся первым интервью писателя, опубликована в рижской газете "Сегодня" 4 ноября 1932 года. Отрывки ее приводятся Р.Д. Тименчиком в качестве примечаний к рассказу В. Набокова "Хват" (Даугава. 1987. № 12. С.78-79), а также Борисом Носиком в его книге "Мир и дар Владимира Набокова. Первая русская биография писателя" (М.: Пенаты, 1995. С.297)

[1] Речь идет о первом литературном вечере Набокова в Париже, организованном И.И. Фондаминским и состоявшемся 15 ноября 1932 года в Musee Sociale на улице Las-Cases. "Последние новости" констатировали: "...полный зал, общее оживление <...> Русский Париж проявил исключительное внимание к писателю, в короткое время составившему себе крупное имя" (1932. 17 ноября. С.3). После открытия Сирин читал стихи, которые к тому времени уже составляли его постоянный репертуар: "К музе", "Воздушный остров", "Окно", "Будущему читателю", "Первая любовь", "Сам треугольный, двукрылый, безногий", "Вечер на пустыре", и затем - рассказ "Музыка". Во втором отделении прозвучали "две начальные главы "Отчаяния", тридцать четыре страницы в общей сложности" (Brian Boyd, Vladimir Nabokov. The Russian Years. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1990, p.396). Хроникер "Последних новостей" отметил: "...репутация искусного чтеца, которую имеет Сирин, оказалась оправданной. Если стихи он читает скорее как актер, чем как поэт, то в прозе обнаружил и чувство меры, и умение одной, едва заметной интонацией подчеркнуть нужное слово."

[2] Эта версия развязки "Защиты Лужина" принадлежит интервьюеру.

[3] Тартаковер Савелий Григорьевич (1887-1954) - известный шахматист, поэт. Намек на "гипермодернистов" или "неоромантиков" - шахматную школу 1910-1920 гг., к которой принадлежал Тартаковер, появляется в "Защите Лужина" с введением в текст стратегии лужинского противника Турати. ("Это игрок, представитель новейшего течения в шахматах...") При этом автор отмечает, что Турати "по манере игры, по склонности к фантастической дислокации был игрок ему (Лужину - О.С.) родственного склада, но только пошедший дальше". Подробно об этом : D. Barton Johnsоn, Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor, MI: Ardis, 1985, p.89-90.) Тень Тартаковера, возможно, также возникает в романе при появлении Лужина, которое сопровождается бормотанием Турати: "Тар, тар, третар" (Набоков В.В. Защита Лужина / Набоков В.В. Собр. соч. в 4-х томах. Т. 2. М.: Правда, 1990. С.78). (Что возводимо и к французскому "tard, tard, tres tard" - "поздно, поздно, очень поздно", как это делает Вера Полищук. См.: Полищук В. Жизнь приема у Набокова / Владимир Набоков: Pro et Contra. Сост. Б. Аверин, М. Маликова, А. Долинин. СПб.: РХГИ, 1997. С.815). Характерно, что играл с именами и сам Тартаковер, подписав свою, как известно, ставшую объектом набоковской иронии "Антологию лунных поэтов" (1928) "С. Ревократ." Что касается А.А. Алехина, то электрическая тема ключевой партии Лужина вторит картине игры русского шахматиста, воссозданной Е.А. Зноско-Боровским в его книге "Капабланка и Алехин", которую Набоков назвал в рецензии "мастерской". Ср. о Лужине: "Движение фигуры представлялось ему, как разряд, как удар, как молния, и все шахматное поле трепетало от напряжения, и над этим напряжением он властвовал, тут собирая, там освобождая, электрическую силу..." (Защита Лужина. С.51); и об Алехине: "...все насыщено электричеством, каждая клетка дрожит в нервном напряжении <...> Кажется, миллиарды электрических волн излучает из себя всякая фигура, которой касается Алехин. каждая клетка, в которую он метит" (Зноско-Боровский Евг. А. Капабланка и Алехин. Борьба за мировое первенство в шахматах. Париж: 1927. С.83). (Ср. версию Норы Букс, согласно которой электрическая тема Лужина восходит к другому возможному прототипу героя - В. Стейницу. Стейницу, страдавшему нервным расстройством, казалось, "что из него выходит электрический ток, который передвигает фигуры на доске". См.: Букс Н. Двое игроков за одной доской. Вл. Набоков и Я. Кавабата / Владимир Набоков: Pro et сontra. С.531-532).

Читать дальше