Анатолий Найман: Пропущенная глава

Он чувствовал себя свободно и уверенно на любом уровне, который предлагал ему собеседник: американского школьника - и Анны Ахматовой. Писатели Аксенов и Тендряков посетили его в 1967 году, и с первым он весь вечер состязался в рассказывании русских анекдотов - и одновременно, начав с доскональных расспросов о цензурной ситуации в московском "Новом мире", фундаментально обсуждал со вторым роль толстых журналов в русской культуре двух последних столетий. Почему для Ахматовой его визит и имел такую огромную ценность: с ней разговаривал не просто прекрасно образованный, прочитавший уйму книг, выдающийся интеллектуал и прочая, и прочая, а ровня. Драго минутами ощущал даже свое превосходство - как грек Зорба Казанцакиса, человек знающий как жить, над Йозефом Кнехтом Германа Гессе, своего рода книжным "безруким" ребе, человеком понимающим. Но только минутами. "Ну что,- поддразнивал он Исайю,- и интересно вам проводить с вашингтонскими столоначальниками дни при электрическом свете?" - "Среди них,- мгновенно отвечал тот,- есть весьма толковые, очень остроумные, а иногда и решительные люди - это раз. А два - в Вашингтоне же знаменитые на весь мир мощные закаты - над Вирджини-ей".- "Как вам удается их видеть? На многомильных прогулках по правительственным коридорам?" - "О, в Вашингтоне есть еще и бесконечные густые парки, от края до края города. И есть не менее протяженные и не менее таинственные улицы, например, Шестнадцатая, аллея церквей, рассекающая весь город, на ней произрастают самые разные породы вер, включая и веру в лопату - строительную, не бойцовскую". Он имел в виду масонский храм - и он показывал Драго и убеждал, что жизнь поддерживается не экстраординарным порядком вещей, каким бы действенным или крайним этот порядок ни был, а ординарным, заведенным от века. И Драго чувствовал, как его преимущество вмиг испаряется.

"Его темперамент,- объяснял Драго,- бил как электрический ток. Когда он говорил, когда он тебя слушал, даже когда книжку читал. Честно - как у тигра. Наш, средиземноморский. Но он только говорил, слушал и читал. Мне хотелось его тряхнуть: дескать, неужели это и всё? С такими-то внутри страстями! Я задирал: вот мы с вами коз разводим и про философию колыбельные поём, а такие здешние ребята, Джексон Поллак и Марк Ротко, прямо в наших краях, автобусом можно доехать, намахали картины, одна называется "No1", а другая "No2", желтым, белым, бело-желтым, красным на белом, зеленым, всё грязное, а сверху еще смолой. Гениально! Не завидно?.. А он: грязное - в этом что-то есть! Грязному можно позавидовать. Но я не артист. Я умею только ценить артистов. Я даже коз пасти не умею".

Он ценил людей не за то, что они собой представляют, а как любой нормальный человек ценит всё, что есть на свете: только за то, чего они стоят. Того американского студента, чьим научным руководителем был в Оксфорде, он направлял: это вы узнаете у такого-то, пойдите к нему, скажите: от меня, а об этом спросите у сякого-то. "Такой-то" мог быть известным доном, но "сякой-то" мог оказаться продавцом в мебельном магазине, знавшим, однако, интересовавший американца предмет из первых рук - потому что происходил из специальной семьи, или дружил в молодости со специальным человеком, или просто занимался предметом всю жизнь, а мебелью - положенное делу время. У Берлина, как говорил этот бывший студент, было "интимное знание людей, но он делился им, насколько считал нужным, и с кем! - со мной, желторотым аспирантом, невеждой, незнакомцем - как если бы я был его старый друг". Он искренне не считал, что время для него ценнее, чем для других, например, чем для его студента, которому загодя назначил день встречи и, вдруг получив после этого приглашение в Виндзорский дворец, поехал разыскал в дальнем конце Оксфорда его квартирку, чтобы оставить записку с извинением и просьбой перенести визит. "Поверьте,говорил, и через пятьдесят лет находясь под впечатлением от этой внимательности, получатель записки,- там и тогда это вовсе не было общепринятой вещью. Он один мог такое сделать: отправиться через весь город, пусть и не такой большой, но к кому! - ко мне, желторотому аспиранту, невежде, незнакомцу!"

Когда этот бывший его ученик, один из многих, в те дни почти безымянный, а ныне директор Библиотеки Конгресса, рассказывал, как его знаменитый оксфордский тютор обедал в их семье или привозил извинительную записку,- и, рассказывая, не удерживался от давнего воодушевления; когда Драго вспоминал, как Исайя с удовольствием к ним приезжал и с какой приподнятостью и даже волнением они его ждали и встречали, потому что "ведь он был и по-миhлу