Николай Наседкин: Казарма

И приехал майор Соплов!

Видом он походил на борца: короткий ёжик на голове, вытесанное топором лицо, отсутствие шеи, плечи шириной со шкаф и ноги-тумбы - всё подавляло силой и мощью. С подобными людьми даже тихо спорить не хочется, не то что становиться им поперек пути и пытаться с ними скандалить. Но, странное дело, чем несомненнее какой-нибудь человек превосходит меня физически, умственно или нравственно, тем неудержимее тянет меня скорчить такому человеку рожу.

Начитался, видимо, всякого...

Так вот, уже трижды оставшись без прически и не попав в армию, на четвертый раз я явился в военкомат подстриженный, но не "под Котовского", как у нас выражались, а "под канадку". Бог весть, что означало название данной доморощенной модели нашего сельского цирюльника дяди Вани, в натуре же это представляло собой короткую, но вполне нормальную прическу. Сзади шея подбрита, виски скошены, впереди волос побольше, нечто вроде чубчика. Стоила стрижка по сельским понятием дороговато - полтинник.

Майор Соплов даже и не взглянул толком.

- Подстригаться.

- Я подстригся, товарищ майор. Только что. За пятьдесят копеек, подчеркнуто вежливо возразил я.

Соплов поднял на меня недоуменный и тяжёлый взгляд.

- Я сказал - подстричься, как положено. Кру-гом! Шагом арш!

Я вышел на резное деревянное крыльцо военкомата, присел на перила, начал прикуривать. Дыхание прерывалось, спички гасли. Ребята хлопали по плечу, подсмеивались:

- Налетел на тягача?..

Больше всего меня угнетало, что майор абсолютно не сомневался подчинюсь.

Я демонстративно переждал всего минут десять и снова зашел в кабинет.

- Товарищ майор, ваше приказание выполнено!

Он откинулся на спинку стула и несколько секунд смотрел на меня молча.

- Ещё полтинник пришлось отдать, - совсем уж лишне брякнул я.

Лицо его начало наливаться кровью. Он жмакнул кулачищем по столешнице и веско припечатал:

- Даю пять минут. Через пять минут чтоб был подстрижен под нуль. Понял?

Упорно рассматривая носки его сапог, блестевшие под столом, я с придыханием ответил:

- Я подстрижен, как положено. Больше подстригаться не буду...

Я бы совсем не удивился, если бы Соплов вскочил, матюгнулся и саданул-швырнул в меня настольными часами или выхватил свой пистолет (если он бывает у военкомов) и засадил в меня всю обойму - до того явно, прямо осязаемо, чуял я кипение его гнева. Честное слово, я бы сразу, может быть, подчинился майору, если он не был бы таким здоровым быком или хотя бы был на все сто прав. Но в том-то и заноза, что по закону призывнику разрешалось иметь причёску, хотя и не длиннее двух сантиметров. Майор же Соплов по какому-то своему самодурскому убеждению или от избытка административного восторга в душе скальпировал всех рекрутов поголовно и напрочь ещё до отправки в область. Трижды я подчинялся, и вот...

Разумеется, я приготовился к самому худшему, хотя и не знал - к чему. Но неожиданно всё обошлось без последствий, Соплов от меня отступился. Скорей всего, он до этого ни разу ещё в своей военкомовской карьере не сталкивался с прямым неподчинением и просто-напросто растерялся. Сплошь и рядом в жизни случается так, что здоровенные и самоуверенные бугаи теряются при первом же серьёзном отпоре. Да и, если разобраться, что он мне мог такого страшного сделать, если сам был по существу неправ?..

Итак, под тупой машинкой армейского парикмахера-палача я с невольной какой-то симпатией вспоминал майора Соплова. И зря же я ему не подчинился! Затем, после стрижки, тянулось долгое изматывающее ожидание, пока вся наша толпа (еще толпа!) пройдет сквозь "стригальный пункт". Даже у многих нулёвок за несколько дней успела проклюнуться щетина на макушках, которая подлежала безусловному тотальному уничтожению.

Хотелось есть. Хотелось покоя. Хотелось определённости. От десятка выкуренных подряд и натощак последних штатских папирос во рту скапливалась горькая слюна, но тянуло смолить ещё и ещё. Во всех окнах клуба торчали лица в серых солдатских ушанках с кровавыми пятнышками звездочек во лбах, и под перекрестьем этих внимательных заоконных взглядов становилось тревожно и неуютно на душе. Мы с Ханом всё время старались держаться друг дружки и как-то всплесками, с искусственным смешком всё вспоминали дом, родную сторону - вчерашний день.

Обкорнав последнего, повели нас обедать. Столовая поразила своими размерами, внешней и внутренней схожестью с кошарой или коровником: два ряда колонн, образуя как бы длинный коридор, поддерживали казавшийся низким потолок. От колонн к стенам в обе стороны поперёк зала тянулись прочные деревянные столы со скамьями. Каждый стол на двадцать, если можно так выразиться, персон. Долго рассаживались, равнодушно жевали, несмотря на голод - после домашних разносолов показалось пресновато.