Николай Наседкин: Люгер

Я хотел-искал только люгер. Я о нём вычитал в минуту отдохновения то ли в романе Хэммета, то ли Чандлера, а, может, и Рекса Стаута. Уж больно название-фамилия чарует-интригует, звучит таинственно и грозно. Это вам не какой-нибудь допотопный пошло-обыденный маузер, браунинг, вальтер или наган. Да к тому же я узнал, что пистолет системы люгер -- прямой потомок-родственник знаменитого парабеллума. А ведь "пара беллум" -- вторая часть латинской пословицы "Si vis pacem, para bellum!" ("Если хочешь мира -готовься к войне!"). Ну, кто бы мог подумать -- какова поэзия!

Сперва, правда, я размечтался заиметь газовый револьвер модели "Люгер" -- опять же, дань детскому увлечению вестернами; однако ж, барабанная штучка из семейства люгеров оказалась в полтора раза дороже пистолетного собрата -- не потянул. Впрочем, пистолет "Люгер М-88" пусть и не так эффектен на вид, зато полегче револьвера, более компактен, удобен в работе и имеет на два заряда больше.

Итак, настала минута испытать мой люгер в деле. Я вынимаю его из кобуры, для чего-то дую в дуло. Полкило успокоительной тяжести приятно оттягивают руку, ребристые щеки рукояти, прильнув к ладони, сливаются с нею. Затвор я специально пока не взвожу. Я встаю и, держа люгер за спиной, размашисто вышагиваю по дороге. Солнце безжалостно жгёт-слепит глаза.

Мужик увлечённо крушит очередное деревце, не замечая никого и ничего вокруг. Я схожу с асфальта, приближаюсь к "Жигулям", выставляю пистолет от живота.

-- Эй! Эй, товарищ-ч!

Тот дёргает головой, с диким недоумением таращит буркалы. Рот его расщеливается, сверкают золотые и железные резцы. Он в столбняке. С подбородка его стекает трудовой пот.

-- Эй! Топор брось! Брось топор в сторону, я тебе говорю!

В своих трусах и майке я чувствую себя пионерчиком, играющим в "Зарницу". Я демонстративно, напоказ, оттягиваю левой рукой кожух-затвор до конца, вздёргивая на боевой взвод курок, резко отпускаю. Под действием тугой возвратной пружины затвор устремляется вперёд, грозно лязгает, загоняя патрон в патронник.

-- Н-у-у-у! -- рявкнул я, дёрнув дулом.

Прапор тупо смотрит с полминуты, вдруг корчит зверскую гримасу, вскакивает, опять, как давеча, перехватывает-сжимает топорище побелевшими пальцами и роботом идёт на меня в психическую.

Чёр-р-рт! Надо решаться! Я вцепляюсь в рукоять обеими потными ладонями, выбрасываю люгер на всю длину рук, улавливаю на мушку раскрасневший бычий лоб. Не поспешить бы -- заряд убоен только до трёх метров. Пот струится из-под кепки, заливает глаза, мешает целиться.

Выстрел!

Псих спотыкается, мотает, как бык, головой и, взметнув наотмашь топор, кидается на меня...

"Вот и всё! Значит, патроны, как у Игоря Талькова, -- фальшивые! Сейчас мозги мои брызнут!.."

Я напрочь пережимаю в горле дыхание, прикусываю до боли губу и плавно нажимаю собачку. Я чувствую, словно бы даже вижу, как в металлическом нутре люгера соскальзывает вниз шептало, освобождая курок -- курок, в свою очередь, срывается с места, безжалостно бьёт ударник -- тот пробивает бойком капсюль -- капсюль воспламеняется и взрывает внутри патрона порох -ядовитые кристаллы, выдавив-разлепестив жёлтую пластмассу заглушки, вырываются из ствола мощной струёй, врезаются в плоть... Враг мой роняет топор, цепляется корявыми пальцами за лицо, падает на колени, утыкается лбом в траву, взвывает.

-- Вот так! -- говорю я, восстанавливая дыхание, и ещё несколько мгновений удерживаю на мушке подбритый, весь в сизых складках, загривок негодяя.

Затем я подхожу к нему вплотную, поднимаю с земли топор. Теперь надо действовать шустро -- медведь этот оклемается уже через пяток минут. Сперва, в горячке, я хочу расшибить к чёртовой матери вдребезги все стёкла в воровской машине. Злость во мне так и кипит-напирает. Я сейчас воздам в лице этого хапуги всем соседям хапужным по дачам-огородам, которые огородили внаглую свои участки наворованными в лесу дубками да берёзками. Я хочу также, чтобы гад этот ответил и за обнаглевших попов-нехристей, которые в светлый праздник Святой Троицы губят целые рощи цветущих берёз, вместо того, чтобы по древнему православному обычаю украсить храмы на радость Богу и людям всего только скромными берёзовыми ветвями. Ух и ненавистны мне все эти браконьеры, погубители русского леса! В наши окаянно-перестроечные дни, почуяв беспредел, они крушат-губят деревья открыто, безбоязненно и без меры.

Я готов был уже садануть с размаху топором по ветровому стеклу, как вдруг, уже слегка подостыв, резонно сам себя спрашиваю: а зачем же в лесу богомерзко стеклом сорить? И тогда я аккуратно и слегка тюкаю обушком по стеклу раз за разом. Оно раззвездивается-туманится паутинами трещин. Точно так же я разукрашиваю-порчу заднее стекло и боковые.