Николай Наседкин: Полномочный человек

- Наверное, деток малых пожалел полномочный человек, да и разве можно вот так сразу, без упреждения, человека стрелить? А оно и так помогло. Слух среди шоферов троллейбусных и автобусных быстро разнесся: есть-объявился, мол, человек с бумагой, плохо будешь ездить - враз застрелит. И такая, касатик ты мой, прыть на транспорте пошла - любо-дорого! Все стали ездить в аккурат, перестали люди изводиться, на службу опаздывать, мир и покой воцарился в городе этом сказочном. Начали люди благодарить полномочного человека и предлагать ему разные подарки, но он напрочь и наотрез отказывался. Потому как высоко честен и чист помыслами был...

А следующий подвиг, касатик ты мой ясноглазый, совершил он вот какой. Пришли к нему от народа, стали жалиться: одолели, мол, пьянчуги, житья миру не дают, похабничают. (Я невольно морщусь.)

Ну, ладно, собрался, значит, наш полномочный человек и пошёл не за тридевять земель, не в тридесятое государство, а до самого ближнего винного магазину. И увидал он там картину мерзкую и безобразную, такую непотребную, что стало ему, молодцу прекрасному, очень уж на душе смурно и горестно. Томился в очереди за зелёным вином люд, потерявший облик и стыд человечий. Особливо мерзким своим видом поганили природу-матушку женщины, предавшиеся питейной непотребной страсти. Видит полномочный человек, как стоит одна из них у дверей злодейского магазина, одежонка на ней грязная, расще-пе-е-ерилас-с-ся-а-а (Господи, я даже вздрагиваю) и канючит у мужиков-пьяниц, чтоб они пропустили её к прилавку вожделенному...

Алена Дмитриевна замолкает, и я въяве представляю, как морщатся её губы в брезгливой усмешке, слышу, как она тяжко вздыхает, видимо, придавленная реализмом своего рассказа. Надо было, наверное, встать и прервать эти душещипательные беседы, но было лень, да и мне самому уже стало интересно узнать, каким таким способом её сказочный герой справится с тем, с чем государству не под силу. Димку, судя по всему, это тоже интересует шибко.

- Ну, баб Алён, как он их вывел-то, пьяниц?

- Трудно-то, трудненько ему пришлося, о-хо-хо-о-о... Опять же стрелить всех - это ж сколько надо было народу загубить? Больше, поди, чем за войну да при Сталине поубивалося и сгинуло. Увещевать питухов нет резону, глухи они к резонам и уговариваниям. В тюрьмы посадить - не хватит опять же, касатик ты мой, никаких тюрем и казематов каменных...

- А их в Сибирь надо было! Сибирь-то большая, - резонно замечает Димка.

- И-и-и, милай, пробовали так-то, да ничегошеньки не вышло. Было, было, да быльём не поросло. Кто-то шибко умный грамотей запридумал однажды, годков двадцать тому, словить по всей Москве-матушке пьянчуг забубенных да к нам в Сибирь их и вытолкать взашей. Так они, милок ты мой, тунеядцы эти самые, испоганили места наши светлые - хоть матушку-репку пой, а в столичном граде-городе новые народилися, развелися и размножилися... Да об том разговор надо вести наособицу, в другой раз.

А на сей случай придумал полномочный человек вон чего. Приказал он повсеместно на всех сивушных фабриках и заводах злодейку эту горькую разливать в простые банки тусклые, наклейку на них лепить как сажа чёрную и противную, а на наклейке малевать череп белый высохший, кости под ним внакладку и крупно упреждать надписью: мол - яд смертельный.

И что ты думаешь? Очереди винные враз поубавилися, порастаяли. Кто ж тебе, если не совсем забулдыжник и стыд обронивший человек, станет водку проклятую из банки с черепом хлебать? Или того пуще - шампанскую? Брезгливо!

Но, конечно же, осталися и таковские, что всё им нипочём. Ничегошеньки-то им не страшно и не мерзостно. Берут и пьют, берут и пьют. Чего ж им голова мертвая на наклейке, когда они политуру жрут, керосин хлебают, всякие тараканьи отравы водой разводют да заместо тараканов сами вовнутрь себе льют. Пошла намеднись до хозмагу, дайте, спрашиваю, того снадобья, что стёкла до жгучего блеску хорошо так очищает. Нету, отвечают, бабка, всё выпили алкаши проклятые, прости, Господи, за слово злое, да справедливое.

Ну так вот, слушай, Митрий-Димитрий, далее. Решился тогда полномочный человек на самое крайнее, распоследнее средство. Позабыл он про жалость, распалил сам себя гневом праведным и указ издал строжайший: поставить цену на водку треклятую по гривеннику за бутыль, по пятачку за чекушечку, а на всякие коньяки да вина заморские - по пятиалтынному, это, значится, по пятнадцати всего копеек.

Чего тут начало-о-ся! Кинулися все пьянчуги со своими остатними медяками в магазины винные, начали хватать банки с черепами, принялись лакать, словно собаки, водку жадно и без удержку, и все враз, касатик ты мой, сгорели, умерли и сгинули...