Николай Наседкин: Завтра обязательно наступит

Ну, ладно, защитился по Баратынскому, в армии год отслужил, в школе начал преподавать русский и литературу. Встретил как-то свою институтскую профессоршу, Ларису Васильевну, она потревожила рану: не надумал ли в аспирантуру всё же поступать? Лохов горько усмехнулся: про Баратынского уже всё писано-переписано, а свой Рубцов в наших барановских палестинах что-то всё не народится, не появится никак...

Так и жил потихоньку: школьникам-акселератам пытался любовь к поэзии привить, получал свою учительскую зарплатишку, сочинял стихи, которые изредка по чайной ложке печатали в "Комсомольском вымпеле", по вечерам сидел дома за книгами, ученическими тетрадками да над чистым листом бумаги, вздрагивая от пьяных дебошей соседей за стеной. Но это терпимо, главное, что комната своя в коммуналке была-имелась. Правда, порядочную девушку в такое убогое жилище не пригласить. Впрочем, и непорядочных Лохов тоже приглашать не умел. Он вообще в отношениях с женщинами был лох лохом. Он так и собирался жить-тянуть свой век холостяком до гробовой доски.

В одиночестве...

* * *

Но тут подступил-грянул очередной год Кролика - 1987-й. И жизнь Лохова опять кардинально перевернулась к плюсу. Он встретил Аню и вышла наконец-то первая книжечка его стихов.

Встреча с Аней, как это всегда и бывает, произошла случайно. Пошёл Иван в Рождественский праздник на очередной вернисаж под названием "Художники из подвала" в областную картинную галерею. Уже скрипела-разворачивалась пресловутая перестройка-катастройка, на волне которой и всплыли из своего подвала эти "подпольные" художники. Лохов терпеть не мог подобные псевдоавангардные штучки-дрючки, особенно в провинциально-чернозёмном исполнении. И действительно, зрелище представилось в основном убогое: винегрет из дурного подражания Кандинскому, Фальку, Шагалу, позднему Пикассо и чёрт ещё знает кому. Иван уже совсем было пожалел, что в очередной раз обманулся в ожиданиях и только зря потерял время...

Как вдруг он увидел несколько празднично-светлых полотен-окошек в живой настоящий мир: берёзы в яркой шумной зелени... заснеженные ели и сосны... золотые маковки церкви... узнаваемые неожиданной красотой уголки родного города... Причём, как и должно быть при соприкосновении с талантливой - от сердца - живописью, к каждой картине хотелось возвращаться вновь и вновь и не для того, чтобы разгадывать её как ребус, а чтобы ещё раз всмотреться, удивиться красоте окружающей повседневной действительности, которую в полусне тусклой жизни и замечать перестал; удивиться дару художника, порадоваться за него. И - за себя, что встретил такого мастера, почувствовать-ощутить праздничное настроение в себе...

Лохов ещё раз, запоминая, всмотрелся-вчитался в фамилию автора на табличках - А. Елизарова. Хорошая русская фамилия! Ивана как кто подтолкнул: потревожил суровую старушку-смотрительницу у входа, поинтересовался, прикладывая руку к груди:

- Извините! Простите, Бога ради! Вы не знаете, а вот художница А. Елизарова - это наша, барановская?

- Как же не знаю! - расплылась в добродушной улыбке суровая бабуся. Конечно, наша... Да вон она сама... Аня, Аннушка! Подойди, тут тобой интересуются...

К ним приблизилась плавной неспешной походкой молодая женщина в тёмном глухом платье с застенчивым взглядом печальных карих глаз. Ну, что оставалось делать Лохову?! Только багроветь, заикаться, благодарить неловко Анну Ильиничну за талант, руку к груди прикладывать, наклонять раннюю свою лысину и твердить-повторять своё "спасибо" беспрерывно. Слава Богу, что она его за дурачка, за идиотика блаженного не приняла. Лохов же потом не раз говорил-упоминал совершенно без улыбки, всерьёз, будто в ту первую их встречу он настоящий нимб-ореол вокруг Аниной головы видел-наблюдал. А из, так сказать, прозаических штрихов-деталей он, кроме тёмного платья и карих глаз, отметил, что Аня довольно высока ростом, и ему пришлось бороться с привычной своей сутулостью, стройнеть, дабы смотреть на неё глаза в глаза.

В её удивительные, бездонные глаза!

* * *

Осенью, говоря высоким штилем, состоялось-произошло их бракосочетание.

На свадьбе гости дружненько желали им жить вместе семьдесят лет, никак не меньше, а усердно провозглашавший тосты свидетель-дрyжка жениха Толя Скопюк, артист облдрамтеатра, даже предрёк-пожелал Ване-другану и его очаровательной Ане нарожать аж семьдесят короедов-наследников... Параллельное их домашнему скромному празднеству торжество вселенского масштаба - 70-летие Великого Октября - утомительно аукалось в пьяном застолье.