Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг (рассказы)

...Только Леонтий женился - дошла до их воронежского села (наполовину хохлы, наполовину кацапы) коллективизация. По улицам ходили счастливые активисты в чужих сапогах и кожухах: "Кто был никем, тот станет всем!" бывшая голытьба да пьянь "рассчитывалась" с зажиточными земляками-трудягами. Отца, сельского мельника, "раскулачили", но не выслали, - оставили работать на теперь уже колхозной мельнице. Мельница - считай завод, там одним "маузером" работу не обеспечишь, мозги да руки нужны. Большой дом, правда, отобрали в пользу одной малоимущей семьи, зато другой, поменьше, оставили, сыновья с семьями, да дочка малая, народу много, где-то жить нужно. Кстати, отобранный отчий дом со временем пришел в разоренье: дырявая крыша, поросший сорняком двор, некормленая скотина... В конце концов, его сжег вместе с собой новый пьяный хозяин, старый сельский "невдаха".

Отца предупредил сосед, из активистов: "Сергей, оставили тебя в покое до поры. Политика такая идет: ликвидация кулачества как класса. Ждем указаний. Тем более, за тобой грешок еще с продразверстки". Намекал на случай с губернским уполномоченным, которого Сергей, ветеран германского фронта, не желая отдавать хлеб нового урожая, буквально насадил на вилы: "Вот так нас учили немцев бить!.." Продразверстник остался в живых, его спас толстый казенный кожух да ремень с медной бляхой. Рядом шли бои - белые сменяли красных, следом заходили казаки... - и Сергеем никто в суматохе заниматься не стал. Красный обоз с отнятым у сельчан продовольствием ушел дальше, но случай запомнился. В соседних селах некоторых "раскулаченных", вместе с семьями, уже ссылали в Сибирь. Сергей, не желая подвергать близких опасности, расселил сыновьев по хатам на разных концах деревни, потихоньку продал дом, отбыл из села вместе с дочкой (жены на тот момент уже не было в живых). Уезжая, сыновьям сказал: "Найду волю, - дам знать. Авось пока вас не тронут".

Обратив всю землю в пользу колхоза, всем новоявленным колхозникам нарезали небольшие участки по окраинам под огороды. Актив уверял: насчет хлеба, картошки, овощей не беспокойтесь, что вырастим - то наше. На том колхозники и успокоились, высадив на личных огородах бахчу да огурцы.

Леонтий во дворе своей усадебки, рядом с хаткой стал строить добротный дом. Огород ему достался на окраине села, пнистый клин у перелеска. Выкорчевал сосновые корневища, распахал землю и посеял... пшеницу. "Глупый ты, Левко, - посмеивались земляки, - на одном хлебе следующий год жить собрался? А как же насчет солененьких огурчиков на закусь? У нас покупать будешь?"

Богатый выдался урожай. Колхозный хлеб загрузили на подводы и увезли. Остались колхозники с "гарбузами" да тыквой на всю зиму - живи, как хочешь. С огорода намолотил Леонтий два мешка муки, они и спасли молодую семью - он да жена - от настоящего лютого голода, который довелось пережить черноземной губернии в тот черногод. Таким и жил Леонтий всю свою жизнь: своим умом, не веря ни в посулы, ни в манну небесную, - сказалась отцовская "самостоятельская" жилка.

Отец искал волю на Урале, в Сибири, в Северном Казахстане. Нанимался в работники к людям в сельской местности: ремонтировал, строил - мастером был на все руки. Присматривался к обстановке, к природе, к людям. Оценив все вокруг, получал деньги за работу, быстро снимался с места, ехал дальше. Иногда посылал весточку детям: дескать, мы с вашей сестренкой живы, здоровы, чего и вам желаем. Наконец пришло от него обстоятельное письмо из-под Ташкента: так и так, устроился, колхоз добротный, люди такие же - русские да хохлы, никто никого не раскулачивает и не выселяет, построил дом, приезжайте, - семья должна быть вместе.

Слово отца - закон. Но сниматься с места боязно. Здесь как-никак все понятное. А что там в басурманских краях - неведомо.

Все решил тридцать третий год. Кое как перезимовали: колхоз, который год едва сводил концы с концами, отдавая по плану урожай государству; стало быть - полнейшее истощение, запасов никаких. В мае родился сын Василий. Засушливое лето. Опять маячила впереди несытная зима. И точно: принес Леонтий осенью зерно, выданное на трудодни, - мешок в нагрудном фартуке. Вышел на середину двора: "Цып-цып-цып!.." - наклевалась-наелась домашняя птица. Стало окончательно понятно, что это оказался не просто засушливый, а по-настоящему голодный год. Отряхнул фартук и сказал решительно: "Все, Ульяна, едемо до батьки!.."

Зимой, когда люд кругом стал пухнуть от голода, а "активисты", еле держась на ногах от недоедания, опять стали искать ведьм, виноватых во всех напастях (а так же потомков нечистой контрреволюционной силы, а также ей сочувствующих), Леонтий и Ульяна, взяв детей и несколько узлов, - сколько уместилось на бричку, - выехали в сторону вокзала. За околицей остановились, обернулись к селу. Перекрестились, поклонились своему новому дому, в котором так и не удалось толком пожить, заплакали, да так плача и двинулись дальше.