Семен Подъячев: Среди рабочих

— Начинайте, братцы! — сердито крикнул трактирщик. — Ужо наговоритесь… будет время.

— Мы со всем усердием… как себе, так и тебе! — орали мужики и, наконец, кое-как успокоившись, стали косить.

Трактирщик пробыл около нас с час времени, в продолжение которого мы усердно работали; но только он ушел домой, мужики бросили косить и сели.

Солнце стояло уже высоко и делалось жарко. В селе отзвонили к обедне.

— Бросать надо, — сказал тощий мужик, — коего чорта, в самом деле… Посидим вот, курнем, да и айда!..

— Погоди, вот ударят к достойной, тогда и пойдем, — сказал другой.

— Еще по прокосику сделать бы не грех, — вступился в разговор дядя Юфим.

— А ты, старый шут, не суйся вперед отца в петлю! — осадил его тощий мужик.

— Стар селезень, да уха сладка, — ответил ему дядя Юфим. — Ваше дело одно, наше другое!..

— Ну, и дери вас чорт, ломайте…

Ударили к «достойной», и мы, бросив косить, вместе с мужиками отправились в село. Солнце стояло высоко, и было жарко… Роса давным-давно сошла, и в траве громко кричали кузнечики-сверчки.

Перед окнами трактира стоял приготовленный для нас стол. На столе лежал уже нарезанный кусками черный хлеб и стояло деревянное ведерко с квасом.

Повесив косы на сучья рябины, мы сели на землю в тень и стали курить.

Вскоре вышла из трактира работница и поставила на стол закуску: «холодное», соленые огурцы, селедки, кислую серую капусту. За ней показался хозяин с четвертной подмышкой и с чайным стаканом в руке.

— Садитесь, православные… милости просим! — сказал он и, обернувшись к работнице, добавил: — Марья, убери-ка косы-то ихние… спрячь покеда от греха.

— Боишься? — с улыбкой произнес тощий мужик.

— Мы учены, — ответил трактирщик, — летось перерезались… Садитесь, — опять произнес он, — милости просим!

Мы уселись за стол. Трактирщик стал «обносить» большим чайным стаканом. Делал он так для того, чтобы сразу ошеломить «православных» и благодаря этому выпоить меньше водки и израсходовать закуски… И расчет его оказался замечательно верным. После первого же выпитого стакана мужики «обалдели» и совсем почти не закусывали… Трактирщик, не теряя времени, сейчас же начал «обносить» по другому разу из другой четверти, принесенной работницей… Мужики выпили с жадностью, и, когда, немного погодя, совершенно опьянели, началась обычная безобразная гульба, окончившаяся в конце концов дракой.

Хозяин, действительно, как говорили мужики, оказался «выжигой». Мы прожили у него всего лишь четыре дня и ушли, пожелав ему… всего нехорошего…

Кормил он нас отвратительно, будил на работу часа в два ночи, когда еще было темно, и морил на работе до самого позднего вечера. Ужинали с огнем, спали в хлеву… Кроме того, раз ночью он поехал с нами в барский лес и заставил украсть тридцать штук слег…

При расчете недодал по пятачку, ссылаясь на то, что Тереха-Воха нечаянно оборвал у него косу о пенек.

— Подавись ты нашими деньгами! — сказал ему на прощанье Малинкин. — Прохвост! Своего брата грабишь… Отольются тебе наши деньги…

— Идите… Идите!.. — кричал трактирщик. — А то урядника позову. Злая рота!..

Мы ушли… Купив затем в уездном земстве собственные косы, мы подрядились косить у богатого, торговавшего красным товаром, купца в «лугах».

Там, в «лугах», мы и жили в шалаше. Хозяин-купец остался нами доволен, при расчете дал «на чай» и, весело улыбаясь, сказал:

— Приходите, ребята, на то лето, ждать буду… На совесть работали!..

После Ильина дня, когда сжали рожь, мы продали наши косы, вооружились цепами или, как выражался Тереха-Воха, «тяпками» и «ударились» по молотьбе… На этом деле мы зарабатывали гораздо больше… За нами ухаживали, кормили хорошо…

После ржи мы молотили овес до самой поздней осени, переходя из деревни в деревню…

Это время я всегда вспоминаю с любовью.

Осень стояла прекрасная… Днем солнце, точно в мае. На небе не было ни облачка… Лист с принявших осенний убор деревьев неслышно падал. Клен, липы, березы стояли золотые, рябины и осины — красные… Паутина белыми длинными нитями носилась по воздуху, цепляясь за растущую по межам дикую рябину и за кусты. Озими ярко зеленели, как бархат… Словом, была та «короткая, но длинная пора», когда

Природа точно улыбалась на прощанье, все глядело как-то необыкновенно бодро, празднично, весело…

Вставали мы на работу рано и шли на гумно с фонарем. По утрам было свежо, но тихо и как-то таинственно прекрасно… Кругом ни звука, точно все давным-давно умерло… Темносинее, далекое и глубокое небо горело звездами, и там, казалось, было еще тише, еще таинственнее, чем на земле.