Он вошел к Ростовым.
— Мадемуазель Натали, мне нужно с вами переговорить, подите сюда.
Она вышла с ним в залу.
— Так вот, — сказал он, и все по-французски, — я знаю, что я вас больше не увижу, я знаю… теперь время… Не знаю зачем, я не думал, что я это скажу вам, но теперь время такое, что мы все на краю гроба, и меня стесняют наши приличия. Я вас люблю и люблю безумно, как никогда ни одну женщину. Вы мне дали счастье, какое только я испытывал. Знайте это, может быть, вам это будет приятно знать, прощайте.
Не успела еще Наташа ответить ему, как он уже убежал. Наташа рассказала Соне, что ей сказал Пьер, и, странно, в этом доме, набитом ранеными, с неприятелем у заставы Москвы, с неизвестностью о двух братьях, в первый раз после долгого времени у них возвратился тот задушевный разговор, какие бывали в старину. Соня говорила, что она это давно замечала и удивлялась, как он мог не сказать этого прежде, что теперь он как сумасшедший.
Наташа не отвечала. Она поднялась.
— Где он теперь? — спросила она. — Дай Бог ему счастья и помилуй его.
Она разумела Андрея. Соня поняла это, но, с своею способностью скрывать, она спокойно сказала:
— Ежели бы он был ранен или убит, мы бы знали.
— Знаешь, Соня, я всей душой, всей внутренностью никогда не любила его, — того я совсем не любила, это было другое, — но его я не любила, и в этом, в первом, я виновата перед ним. Ежели бы я знала, что он счастлив, и я бы могла жить, а теперь нет… Мне все черно, все темно на свете. Прощай. Ты спать хочешь. Да.
На другой день Наполеон стоял на Поклонной горе и смотрел на Москву, этот азиатский город с бесчисленными церквами, и говорил:
— Так вот он, наконец, этот знаменитый город… Давно пора привести ко мне бояр. — И он, слезши с лошади, смотрел на этот город, которому на другой день предстояло быть занятым неприятелем, стать подобным девушке, потерявшей невинность, по его собственному выражению.
Этому узкому уму ничего не представлялось, кроме города, добычи и его великого завоевательства, — Александр Македонский и т. д., и он с хищной и пошлой радостью смотрел на город и поверял на разостланном перед ним плане подробности этого города.
— Да, — говорит разбойник, готовящийся изнасильничать женщину, — мне говорили: красавица, так, и косы, и груди, все, как они говорили мне.
Бояре не пришли, и с шумом, и криком «Да здравствует император!», и звоном бросились войска через Драгомиловскую заставу.
В это время Пьер в мужицкой свитке, но в тонких сапогах, которые он забыл снять, шел по пустынному Девичьему Полю, ощупывая пистолет под полою и остановившимися близорукими глазами без очков глядя под ноги. Пьер сжег свои корабли и вышел из черты, занимаемой нашими войсками, и торопился скорее войти в черту французов. Он испытывал новое для него счастливое чувство независимости, похожее на то, которое испытывает богатый человек, оставляя все прихоти роскоши и отправляясь с сумкой путешествовать в горы Швейцарии. «Чего мне нужно? Вот я один, и все у меня есть, и солнце, и силы». Чувство это еще более усилилось случившимся с ним на Девичьем Поле событием у Алсуфьева дома. Он услыхал крик и песни в доме и зашел в ворота. Пьяная солдатская голова выглянула из окна гостиной.
— Опоздал, брат… не хочешь ли? А, черт, пришел, услыхал.
Другой человек, видимо, дворовый, высунулся.
— Что ругаешь? — И, поглядев на него, сошел вниз. Он, шатаясь, подошел к Пьеру и взял его за полу. — Что, брат, дожили до времечка, вот они! — И он потряс в руках два мешка с чем-то. — Иди, друг, люблю. — И он дергал его. Пьер хотел идти прочь и оттолкнул его. — Что толкаешься? И, Петро, барин. Ей-богу, барин, — сапоги-то.
Еще три человека обступили Пьерa.
— Барин кошку ошпарил. В мужика нарядился. Твой дом, что ль? — нагло глядя в глаза, спросил его один.
— Вон, бездельники! — крикнул Пьер, толкнув переднего. Все отступились от него, и он пошел дальше, намереваясь тотчас же выстрелить в Наполеона. Но войска, которые он скоро встретил и от которых он спрятался в ворота дома, оттеснили его на левую сторону Девичьего Поля, тогда как Наполеон проехал Драгомиловским мостом.
В это же время в Гостином дворе и на площади происходили неистовые крики солдат, растаскивающих товары, и офицеров, старающихся собрать их. Подальше, в улицах, ведущих к Владимирской заставе, толпились войска, повозки с кладью и ранеными. На Яузском мосту толпились повозки и не пропускали шедшую сзади артиллерию. Впереди повозок была одна, парой, с горой наложенных вещей, стульчик детский, перины торчали, наверху сидела баба, придерживая кастрюли, сзади, между колес, жались четыре борзые на ошейниках, рядом с ней, сцепившись колесом, была мужицкая телега с шифоньеркой, обвязанной рогожами, и на ней был денщик, сзади коляска, потом три купеческие фуры. Кирасир обгонял с одной стороны.
Читать дальше