Дмитрий Мамин-Сибиряк: Именинник

— Я вернусь, Annette, около часа! — говорил он, шаркая ногами.

Последовал обычный супружеский поцелуй, как печать на казенной бумаге, и Анна Ивановна вздохнула свободно… Что же дальше?.. Да, где теперь доктор Глюкозов, и отчего Прасковья Львовна не едет сообщить, как все устроилось? В душе Анны Ивановны защемило такое нежное и хорошее чувство к больному, но потом она вдруг вся похолодела от нахлынувших воспоминаний… Вот он из этого сада так постыдно бежал тогда от генеральши… Он погубил ее жизнь, как и свою… Припав мокрым от слез лицом к самому стеклу, Анна Ивановна опять смотрела в потемневший сад, на двигавшуюся сетку падавшего снега, на потонувшие вдали две светлые точки. Ведь так же темно и в жизни, и так же из неведомой глубины манят к себе блуждающие огоньки…

На старинных часах с кукушкой пробило девять часов. Прасковьи Львовны все не было!

— Ты куда это собралась, на ночь глядя? — окликнула Марфа Петровна, настигнув Анну Ивановну в передней, когда она надевала пальто.

— Мне нужно… к Прасковье Львовне, — спокойно ответила Анна Ивановна. — Лошадь вернулась из клуба?

Ей было душно в комнатах. Холодный воздух сразу оживил ее, и она с удовольствием дохнула всей грудью. Мокрый снег покрывал все кругом белым саваном. Когда кучер подал, Анна Ивановна проговорила:

— К Прасковье Львовне!

Выехав из ворот, Анна Ивановна задумалась — ей вдруг не захотелось ехать к Глюкозовым. Кучеру было приказано ехать на Консисторскую и остановиться на углу Гаврушковского переулка. Снег все шел колебавшимися в воздухе крупными хлопьями. Пешеходов не было видно, и глухо дребезжали одни извозчичьи разбитые экипажи. Анной Ивановной вдруг овладело такое хорошее и радостное чувство, какого она еще никогда не испытывала.

— Ты подождешь меня здесь… — твердо проговорила она кучеру, выходя из экипажа.

— Слушаю-с… — ответил старик-кучер, живший у Злобиных лет двадцать.

Анна Ивановна торопливо пошла по мокрому тротуару, прямо к сажинскому дому, до которого от угла было шагов двести. Прежнее бодрое чувство усилилось от ходьбы и какого-то детского чувства полной свободы. Фонари едва мигали, и в темноте ее никто не узнает. У подъезда она позвонила твердой рукой и вышедшему на звонок Семенычу проговорила коротко:

— Проведи меня к Василисе Ивановне.

— Они чай кушают-с! — докладывал Семеиыч, почтительно забегая по коридору вперед бочком. — Вот сюда направо!

В распахнутую Семенычем дверь на Анну Ивановну пахнуло знакомым воздухом, какой застаивается в таких маленьких комнатках. На шум показалась сама Василиса Ивановна, повязанная темненьким платочком. Увидев Анну Ивановну в шубе, покрытую хлопьями снега, старушка сделала шаг назад и всплеснула молча руками. Семеныч помог гостье снять шубу и, сделав налево кругом, удалился.

— Анна Ивановна Злобина… — отрекомендовалась гостья, входя в гостиную.

Василиса Ивановна узнала ее по какому-то инстинкту и, махнув рукой, тихо заплакала. Она поняла, зачем пришла эта поздняя гостья… В гостиной на столе стоял остывший, самовар, в углу теплилась лампадка. На особом столике кучкой стояли какие-то пузырьки с лекарствами. Анне Ивановне хотелось что-нибудь сказать плакавшей старушке, но она чувствовала, что голова у нее кружится и что-то давит горло.

— Анна Ивановна… голубушка… — шептала Василиса Ивановна, не вытирая катившихся слез. — Вот как господь привел свидеться!

— Доктор был?

— Заезжал, а там теперь фершел. Плох Павел-то Васильич, всего разварило. Ах, господи, да как это вы-то, моя голубушка… Доктор и слушал и стукал, а лекарства не дал… А как Павел-то Васильич тосковал в последнее время!

Василиса Ивановна задушевно и горько выговаривала все, что у нее накипело на душе, и вытирала передником катившиеся по сморщенному лицу слезы. Старое представление о «сажинской наложнице» исчезло само собой, и Анна Ивановна, поддаваясь безотчетному чувству, поцеловала убивавшуюся старушку — ей хотелось утешить ее и приласкать.

— Матушка, Анна Ивановна! Не осудите старуху на глупом слове: думала я об вас не один год и ждала… только не судил бог по-моему, как я загадывала. Теперь-то уж все можно сказать: не к чему таиться! Был грех… Хотелось мне послужить вам на старости лет, порадоваться… А вы-то вот как пришли к нам!

Сначала Анна Ивановна не поняла смысла этих бессвязных речей, а потом с грустной улыбкой проговорила: — Зачем, Василиса Ивановна, вы говорите это?