Федор Крюков - Сеть мирская

Отец Порфирий покачал головой, осторожно выражая удивление.

— Не любитель? — спросил он, дипломатически обходя резкость выражения отца Ионы.

— Ни бельмеса не смыслит! — подчеркнул Иона. — Я вам верный факт расскажу. Покойный Иоиль приложил к церковному пению столько тщания, как никто до и после него. Регент был, прямо сказать, единственный! И все мы говорили довольно единогласно: столь красно и изрядно пение, что уж лучше требовать некуда… А владыка, представьте, послушал и говорит: «Орут, аки волове… Ты мне попроще… То и хорошо, что просто…»

Отец Иона громко и непочтительно рассмеялся.

— Вот и подите. Человек исполнен благого любомудрия и учености, а суждение довольно детское даже… Верный факт!..

Отец Порфирий все опасался, как бы это резкое суждение о владыке не было подслушано посторонними, и не без тревоги оглядывался на баб, сидевших за тем же столом. Но они, видно, нисколько не интересовались вопросом о пении и вели свой разговор о городских и монастырских впечатлениях. Все-таки, чтобы отклонить беседу в другую сторону, отец Порфирий мягко, с некоторым сожалением, сказал:

— Дискантов у вас маловато.

— Вовсе нет! — мрачно отвечал Иона. — Дискант голос нежный, его беречь надо. А в монастыре разве жалеют голоса? Целый день, без передышки, пой: утреня, обедня ранняя, поздняя, панихиды, молебны… целый день! А голос — вещь нежная, береги да береги… Нынче он есть, а завтра нет его…

— Вещь деликатная, — согласился отец Порфирий.

— Всенепременно! Опять, ежели голосок и заведется, сейчас митрополит его к себе в хор берет… А то какой-нибудь церковный староста переманит, купец… В городских храмах замечательные бывают хоры, особенно ежели купец старостой… Нынче кто хорошо живет? Купец! У иного офицера, может, стола такого нет, как у купца… Еще стаканчик, отец?

— Нет, спаси вас, Господи! Сыт.

— Да, ведь это не хмельное, душевный мой. Вы же — человек дорожный.

— Все единственно. Напитался и очень вас благодарю, батюшка, пошли вам Бог доброго здравия… Душа меру знает. А тело — его не мешает алканием и жаждою утруждать…

— Э-э, — махнул рукой Иона, кашляя, — на все время и час…

Они помолчали. В шуршащем текучем говоре слышались громкие зевки, вздохи. Молодой голос рядом с отцом Ионой с притворным сокрушением говорил:

— Господи, за нынешний день и нагрешила же!.. Не столько намолилась, сколь нагрешила…

— Гладкая корова! — равнодушно сказал другой голос.

— Да ведь кто ж его знал. Думали: в сам деле, прозорливец. Махает рукой: «Зайдите». Зашли, а он за сиськи хватает…

Отец Иона, прислушавшись, вздыхает, качает головой…

— Не все в монастыре спасаются, — покашливая и кутаясь в рясу, говорит он грустно. — Много идет к добродетельному житию, да мало ярем его приемлют…

— Могий вместити, — вздохнул отец Порфирий.

— Да, да… Иной раз думаешь-думаешь: вместить… Ежели все по уставу монашескому вместить, то и нет никакой возможности! Бес на каждом шагу стережет… Так подделает, что и не заметишь… Мысли, например…

— О, мысли — это… первый мятеж — мысли, — соглашается и отец Порфирий.

— Да. А попробуй — перебори! Многие и жизни даже решаются…

Они помолчали. Свои мысли были у каждого, которых ни побороть, ни людям передать не могли бы они.

— Брат один жил в пустыне, — поглаживая белую бороду, заговорил учительным тоном отец Иона. — Пустыня — место покойное от всякого смущения. Одначе бес мучил его, толкал на женское похотение. До той степени мучил — окончательно сил нет! Одолел… Н-ну, пошел, значит, он к отцу Пахомию: так и так, авва… брань великая, непосильная… «А это, — говорит, — не диковина… — Пахомий говорит. — Не диковина… И не с жиру, мол, это, не от безделья… У нас тут скудость, место тихое, бесед женских нет… Не от лености, мол, ты сраждешь, а живет эта вся неприязнь от добродеяния…»

Иона постучал средним пальцем по столу и упрекающим жестом качнул головой, глядя в глаза отцу Порфирию.

— «Рать любодеяния, — говорит, — на труд идет, на ожесточенное житие… Плоть наша свирепеет, — говорит, — от жизни доброй, а тут помыслы… А помыслами и страсть приходит… И бес по зависти пакости деет… Вот я, — говорит, — стар человек, сорок лет в скиту живу, а и поныне бес мне пакостит…»

Отец Порфирий терпеливо дослушал этот неторопливый рассказ — знал он его и сам. Потом встал, перекрестился и поблагодарил Иону за гостеприимство и ласку.

— Так едешь?

— Пора.