- Ой, Аркадий, какой вы умелый и ласковый! А я всегда думала, что вы не годный ни к чему спортсмен.
- Вы обижаете меня, Лия Кроковна, - сказал он, смущаясь Стоишевой и придвинулся своими мышцами к ней поближе. - Если бы вы знали, как я мечтаю о вас в своих девственных снах.
- А я о вас стала мечтать в своих недевственных снах. Куринога оказался такой пошляк и скареда, что мне с ним не по пути.
Пойдемте за деревья?
А как же заяц?
- Возьмем с собой.
Все в теле Аркадия дрожало. Только они оказались за плотным кольцом лесного массива, Аркадий стал быстро раздеваться и остался в чем его родила когда-то мать. Он с удивлением смотрел на свое произведение между ног, от этого же произведения не отрывала лукавых глаз и Лия Кроковна. Она встала на колени перед Аркадием и сжала его двумя руками. Аркадий весь заполнился детской истомой и боялся пошевельнуться. Стоишева стала его лизать, потом, нализавшись вволю, положила юношу на спину и села на него верхом. И вдруг запела песню. Странную такую, давнюю и лиричную: "Зачем вы, мальчики, красивых любите?". Аркадий не понял, что это песня, вскочил с места и подхватил на руки Стоишеву и стал ходить с ней, возбужденный, по снегу и уговаривать: "Милая, милая, я люблю тебя всякую и навсегда".
Скалигер все это видел. Но ни один мускул не пошевелился на его лице. Он стал думать, откуда в его голове могли взяться эти влюбленные и вспомнил: когда он был маленьким, то жили они в коммунальной квартире. В их квартиру вернулась из тюрьмы одна весьма интересная особа, якобы пострадавшая от сталинских репрессий, хотя соседи говорили, что она сидела за то, что продавала крашенные ковры. И вот, когда все уходили, она специально кричала Юлику: "Юлик, ты не выходи, дверь в ванну открыта!". Большего соблазна я не испытывал более никогда. Я наклонялся к замочной скважине и видел что-то потрясающее: красивое, мясистое, кроваво-красное, набитое густыми черными волосами. Вся дверь обливалась какой-то жидкостью. Но я ни разу не осмелился выйти сам. Лишь однажды, она как будто почувствовала или услышала мое горячее дыхание и прямо пошла к двери и распахнула ее. Взяла меня на руки и начала целовать, прижимать к своей душистой сильной груди, засовывать крупный малиновый сосок в рот, теребить то, что у меня уже немного приподнималось. Она утащила меня в свою широкую постель и раскинула ноги, и я тогда убедился, что мир - это не объем, это - не плоскость, что мир - это расщелина, бездна, которую не видно, но которая постоянно и неустанно нас зовет, и молодого, и старого человека. Она заставила лизать эту расщелину, изгибалась, охала, распустила на подушках пышные черные волосы и стонала. А я, как кролик или крысенок, работал и работал язычком. И вдруг почувствовал, как из этой расщелины течет сладкий малиновый сок, только бело-студенистый, как кисель в детском саду. Каждый день, когда отсутствовали родители, мы с ней только этим и занимались. Она была противницей мужчин, называла их скотами, грязными свиньями, и сама с большим удовольствием вылизывала мою грудь, ноги, подмышки, попку. Если бы я помнил ее имя, то я бы сейчас непременно восстановил ее. Но я забыл. Я помню все, но я все забыл. Остались какие-то монстры, которые не понимают меня, а только кружат вокруг меня, как мухи.
Если бы знали, как скучно читать романы, как скучно все подгонять друг к другу, вырисовывать характеры, определять сюжет, выдерживать фабулу. Слава богу, что то, что я пишу, это и не роман вовсе, а большое и непонятное, растянувшееся на сотни страниц нечто о чем-то: обо мне ли, о моих ли галлюцинациях, а, может, о реальных лицах. Надо забыть, что мы живем в размеренном мире, что все люди подчинены, нет - не правительству, не глупым чиновникам, не умным и крутым мафиози, мы все, без исключения, подчинены времени, а проще - часам. Так порой не хочется уходить из сновидений, даже страшных, потому что там может быть все, что угодно, и без трагических концов: там может быть потрясающая любовь, потрясающая идея, да мало ли что! Во сне даже за совершенное убийство не отвечают, тем более за самоубийство. Как бы я хотел вернуться навсегда в сон, в это блаженное состояние человечества, а мне приходится таскаться по острову и вспоминать невесть что.
84
Мой мозг носил меня, как воздушный шар, по берегам и океанам моих бесчисленных грез. Они, единственные, принадлежавшие только мне, хоть как-то определяли мое бытие на этом острове, который неожиданно для меня приобрел размеры Земли, потом вселенной. Или только так казалось моему всевластному сознанию. Еще множество персонажей толпилось за кулисами его, просилось наружу, хоть словом, хоть репликой заявить о себе. Я не мог сдерживать их напора. И большинство из них вырвалось вперед.
Читать дальше