На эту литературную критику тетушки я не нашелся ничего отвечать, кроме того, что книги бывают различные, и вкусы бывают различные. Тетушка возвратилась в гостиную, мы с Софьею медленно за ней следовали и на минуту остались почти одни.
- Не смейтесь над тетушкою, - сказала мне Софья, как бы угадывая мои мысли, - она права: понимать книги очень трудно; вот, например, мой опекун очень любил басню "Стрекоза и Муравей"; я никогда не могла понять, что в ней хорошего; опекун всегда приговаривал: ай да молодец муравей! А мне всегда бывало жалко бедной стрекозы и досадно на жестокого муравья. Я уже многим говорила, нельзя ли попросить сочинителя, чтобы он переменил эту басню, но над мной все смеялись.
- Не мудрено, милая кузина, потому что сочинитель этой басни умер еще до французской революции.
- Что это такое?
Я невольно улыбнулся такому милому невежеству и постарался в коротких словах дать моей собеседнице понятие о сем ужасном происшествии.
Софья была видимо встревожена, слезы показались у нее на глазах.
- Я этого и ожидала, - сказала она после некоторого молчания.
- Чего вы ожидали?
- То, что вы называете французскою революциею, не пременно должно было произойти от басни "Стрекоза и Муравей". Я расхохотался. Тетушка вмешалась в наш разговор:
- Что у вас там такое? Вишь, она как с тобою рас кудахталась - а со мной так все молчит. Что ты ей там напеваешь?
- Мы рассуждаем с кузиной о французской революции.
- Помню, помню, батюшка; это когда кофей и сахар вздорожали...
- Почти так, тетушка...
- Тогда и пудру уж начали покидать; я жила тогда в Петербурге; приехали французы - смешно было смотреть на них, словно из бани вышли; теперь-то немножко попривыкли. Что за время было, батюшки!
Долго еще толковала тетушка об этом времени, пере путывала все эпохи, рассказывала, как нельзя было найти ни гвоздики, ни корицы; что вместо прованского масла делали салат со сливками и проч. т. п.
Наконец я распростился с тетушкой, разумеется, после клятвенных обещаний навещать ее как можно чаще. На этот раз я не лгал: Соня мне очень приглянулась.
На другой день явились книги, за ними я сам; на третий, на четвертый день - то же.
- Как вам понравились мои книги? - спросил я однажды у Софьи.
- Извините, я позволила себе заметить то, что в них мне понравилось...
- Напротив, я очень рад. Как бы я хотел видеть ваши заметки!
Софья принесла мне книги. В Шекспире была замечена фраза: "Да, друг Горацио, много в сем мире такого, что и не снилось нашим мудрецам". В "Фаусте" Гете была отмечена только та маленькая сцена, где Фауст с Мефистофелем скачут по пустынной равнине.
- Чем же особенно понравилась вам именно эта сцена?
- Разве вы не видите, - отвечала Софья простодушно, - что Мефистофель спешит; он гонит Фауста, говорит, что там колдуют; но неужели Мефистофель боится колдовства?
- В самом деле, я никогда не понимал этой сцены!
- Как это можно? Это самая понятная, самая светлая сцена! Разве вы не видите, что Мефистофель обманывает Фауста? Он боится - здесь не колдовство, здесь совсем другое... Ах, если бы Фауст остановился!.
- Где вы все это видите? - спросил я с удивлением.
- Я.... я вас уверяю, - отвечала она с особенным выражением.
Я улыбнулся; она смутилась... "Может быть, я и оши баюсь",- прибавила она, потупив глаза.
- И больше вы ничего не заметили в моих книгах?
- Нет, еще много, много, но только мне бы хотелось ваши книги, так сказать, просеять...
- Как просеять?
- Да! Чтобы осталось то, что на сердце ложится.
- Скажите же, какие вы любите книги?
- Я люблю такие, что, когда их читаешь, то делается жалко людей и хочется помогать им, а потом захочется умереть.
- Умереть? Знаете ли, что я скажу вам, кузина? Вы не рассердитесь за правду?
- О нет; я очень люблю правду...
- В вас много странного; у вас какой-то особенный взгляд на предметы. Помните, намедни, когда я расшутился, вы мне сказали: Не шутите так, берегитесь слов, ни одно наше слово не теряется; мы иногда не знаем, что мы говорим нашими словами!" Потом, когда я заметил, что вы одеты не совсем по моде, вы отвечали: "Не все ли равно? Не успеешь трех тысяч раз одеться, как все пройдет: это платье с нас снимут, снимут и другое, и спросят только, что мы доброго по себе оставили, а не о том, как мы были одеты?" Согласитесь, что такие речи до крайности странны, особливо на языке девушки. Где вы набрались таких мыслей?
- Я не знаю, - отвечала Софья, испугавшись, - иногда чтото внутри меня говорит во мне, я прислушиваюсь и говорю, не думая, - и часто что я говорю, мне самой непонятно.
Читать дальше