Юрий Домбровский: Обезьяна приходит за своим черепом

— Да ведь курить-то вам, наверное, нельзя, — уныло ответил прокурор, но снова подошёл ко мне, сел и достал портсигар. — Что доктор-то мне скажет? Меня ведь предупредили...

После этого мы с минуту курили молча.

Потом он встал, накинул на плечи халат и протянул мне руку. Я её пожал.

— Ну, и на прощание, — сказал он бодро, — я вам дам благой совет, не как прокурор, а как ваш товарищ. Будьте вы посмирнее! Ваше дело ни гроша не стоит, а вы так его раздуете, что сгорите, как моль.

— Да нет, ваше превосходительство, — ответил я мирно, — что уж мне тут советовать? Посоветуйте Сабо, чтобы она другой раз лучше выбирала мишень. На что я ей? На мне она карьеру не построит... А вот прийти на приём, скажем, к вашему превосходительству, закутавшись в плед... да и бахнуть вам в лоб, чтоб мозги полетели! Вот это дело!..

Его так и смело с места.

— Чёрт знает, что вы себе позволяете! — крикнул он и ударил кулаком по креслу. — Вы в самом деле, наверно... — он раздражённо щёлкнул себя по лбу. — Да я вас под суд отдам!

И он почти выбежал в коридор.

А дня через три ко мне в больницу явился Ланэ.

Он пришёл в то время, когда я после обхода задремал у открытого окна в сад. Просто я вдруг проснулся и увидел, что он стоит и трогает моё плечо. Я поглядел на него, увидел утомлённое, скорбное лицо, печальный взгляд, сиреневые, медлительные веки, и хотя он, видимо, желал казаться бодрым, весёлым и добродушно-ворчливым, но с первого же взгляда я понял, что пришёл-то он совсем с другим, и, конечно, не ошибся.

— Вы воюете с ветряными мельницами, Ганс? — спросил он печально и ворчливо. — Валяйте, валяйте. Что сейчас не хватает нашей стране, это — Дон Кихота.

Я смолчал.

— Вот одна мельница сломала вам ногу, а вам всё мало. Хотя прокурор и грозит вас привлечь ещё и за клевету и этого сейчас никак не докажешь, но я имею все основания считать, что эту сумасшедшую выпустили специально для того, чтобы она произвела что-то экстраординарное, вроде вот этого выстрела. То есть не то что её специально готовили именно для выстрела в вас, но что-то подобное она должна была им выполнить. А девчонку вы знаете: избалованная, изверченная, а может быть, и в самом деле сумасшедшая дрянь, которая только ждала случая, чтобы вырваться и явить себя свету в полном блеске. Поэтому, когда её выпустили и сказали: «Иди, спасай мир!» — она пошла, ни о чём больше не думая.

Он говорил возбуждённо и горячо. Видимо, всё то, что произошло, действительно задевало его за живое, и я понимал почему. Поджигатели войны — это равнодушные, солидные, а часто даже усталые люди. Они работают энергично или вяло, медленно или быстро, веруя или — это гораздо чаще ровно ни во что не веря, но без одержимых им ровно ничего не сделать. Им надо иметь свою Шарлотту Корде или, на худой случай, хотя бы своего Ван дер Люббе — сумасшедшего, обуреваемого всеми бесами разрушения, ненависти, страха или истеричной любви, — за торгашами-то ведь никто не пойдёт, — и вот они по всему миру ищут этих несчастных, ибо безумные необходимы им, как фитиль у пороховой бочки.

Я спросил:

— И она выступит свидетельницей на моём процессе?

Он пожал одним плечом:

— Возможно. Что же, в конце концов, и это возможно. Но вот вопрос: нужно ли допускать до процесса? Сейчас вас осудят почти наверняка, а через год эта история будет забыта настолько плотно, что вы сможете вернуться и даже станете героем дня. Уверяю вас, надо подождать! Вот!

И тут он полез в карман и вынул билет до Парижа на самолёт. Он говорил про этот билет долго, многословно, очень убедительно и под конец уже, явно сердясь на мою глупую молчаливую несговорчивость, прибавил:

— И, наконец, дело не только в вас одном. Если вас не будет здесь, мы месяца через три поднимем шум и добьёмся ликвидации постановления прокуратуры. Но представьте, что будет, если вас осудят за клевету в печати и за подстрекательство к убийству. Вычислите, сколько это будет стоить нашей газете! А ведь вы её не хотите губить, правда?

Но я ещё не всё уяснил себе и поэтому спросил:

— Но ведь мне не разрешено спускаться даже в сад, так как же я выйду из больницы?

Он слегка поморщился («Что за дурная манера уточнять всё до последней запятой!») и недовольно ответил:

— Не делайте из себя слишком большой птицы, Ганс. Не такой уж вы крупный государственный преступник, да, кроме того, и королевский прокурор ваш добрый приятель. Ну же?

И он твёрдо положил портмоне на мою подушку.

— С богом, желаю приятной поездки!