Михаил Осоргин - Книга о концах

За что человек взят и посажен - про то в тюрьме сразу не спрашивают, можно только присмотревшись. Поговорили о том, принесут ли койку для нового сидельца, а то спать на полу - очень уж много крыс. Отец Яков отозвался, что крыс не боится и на полу заснет, как на пуховой кровати.

- В почтенной компании даже и весело!

Лица был невеселы, однако заметно, что сидевшие уже приобвыкли и сжились. Спокойный голос отца Якова понравился: кажется - старик безобидный.

Стенка в два кирпича, за стенкой легкий мир, в стенах душная несвобода. Из воздуха воло-сатой рукой выкачан весь кислород, в жестяной лампе коптит человечья тоска. На бледных лицах людей начирканы гвоздем морщины их смертной тревоги, за дверью стучит копытом солдатская тупость.

Отец Яков лежит, головой на кулаке, кулаком на пустом мешке, мешок на следах крысиных лапок,- койки ему не дали, от услуг потесниться и дать ему местечко - сам отказался решитель-но. Поясница ныне, действительно, разболелась.

Ночью, привстав за нуждой, заметил, что все спят, один доктор в полутьме мигает папирос-ным глазком. Свет со двора, от фонаря, лиц не видно, только скорченные тела на койках. Шепот-ком отец Яков окликнул:

- Спать то не можется, Сергей Палыч?

Калымов привскочил с живостью молодого:

- Что же это, ей-Богу, неужто и вправду вы, отец Яков?

- Смиренный раб. А не признали?

- Мелькало сходство - об этом сейчас и думал, а где же узнать! Постарели, отче! За что вас взяли?

- Того не ведаю. При всех не решался открыть знакомство, не знал, как примете, чтобы чем вам не повредить.

- Мне повредить нечем, я - обреченный.

- Зачем отчаиваться, седину уважат.

- На это, отец Яков, и вы не рассчитывайте!

- Я не о себе.

Полночи шептались, вспоминая прошлые рязанские встречи. Доктор рассказал, что перед самым арестом узнал о смерти своей дочки Наташи: умерла в Париже тому назад еще два года и будто бы внучек оставила.

- Что делается-то, отец Яков! Вот вы всю Россию исколесили - ждали ли такого?

- Ждать было можно, однако о подробностях не догадывался. И что придет дальше - тоже не скажешь. Потребного успокоения не видно, а народ помалкивает. Очень много в мире злобы, Сергей Палыч, а мудрости нехватка.

- Вас-то выпустят.

- Выпустят - уйду; а не то с вами пребуду. Может, вместе и выйдем.

Утешали друг друга словами, как тяжко больного гладят по руке: ради облегчающей ласки.

Утром всех погнали через двор в уборную. Отца Якова конвойный толкнул с усмешкой:

- Космы, товарищ лапотник, пора снести, только вшей разводишь.

Другой прибавил:

- С головкой вместе!

Отец Яков терпел и улыбался.

На допросе отвечал:

- Портфельчик, действительно, мой. Хотя более ненадобен, а бросить пожалел за хорошую кожу.

- К кому из Киева посланы? Лучше признаться, шутить не будем.

- Я не посыльный, а иду на Чердынь, повидать родину перед кончиной.

- Ну, этого не обещаю, а кончиться можно и здесь, скорым способом. Нам, старик, очков не вотрешь. Чем занимался? Брал рублики за крестины?

Его обвиняли в шпионаже: прислан от белых высмотреть, прикинулся странником. Такое обвинение отверг без многословия:

- В мои годы никому не служат, а как порешите - дело ваше.

- Решим просто - к стенке.

В камере прилег на койке - Сергей Павлович уступил свою полежать. Может, убьют, а то только грозятся. Отнимут малый остаточек жизни, которую любил отец Яков, до которой был так жаден,- а теперь, пожалуй, и жалеть нечего, ибо велика и неодолима усталость. Чердыни, надо полагать, повидать не придется. Много в России места, для покоя же с избытком довольно двух аршин в длину, одного в ширину. Это все пройдет, потом придет новое, человечки суетятся, а Ока бежит в прежних берегах.

Чего искал всю жизнь? Правды не искал - правда о двух концах, да оба потеряны. И Бога не искал - его потерял еще в семинарии, а больше не встречал. Мир же - зрелище прекрасное, если идти по нему и нигде не заживаться, а как на пароходе по большой реке,- бегут леса, белеют городочки, выходят люди на свисток, кто вошел, кто сошел, и у каждого человека свой нос и своя забота - наиважнейшая изо всех других. Лю-бо-пытно! А потом разогорчатся - и сейчас друг друга по голове, совсем как на кустарной игрушке: мужик медведя - медведь мужика, и будто бы для счастия будущих поколений, в чем, однако, возможно и усумниться. Сергея же Павловича, конечно, жалко по человечеству, яко и в дочери не был счастлив. Всякого человека жаль: всем светит солнце и для всех ночью звездный полог. А уж звездный полог - красота несказанная...