– Да из них себе в карман пятьдесят тысяч положил, – заметил вскользь Попов.
– Ну, это мы того… Оставим эту расценку… Это бог знает. А ты вот скажи, кто ездил? – Петр Шалаев ездил, да! Ты вот об этом подумай… А? Им это не по губе, должно… Не по губе, что Петр Шалаев с нас подати скостил да на них переложил, на дворцы-то ихние. Не по губе им, разбойникам… Городовое положение!.. Мало они из нас крови-то пьют… Мало еще, дворцов-то понастроивши да брюхо-то распустивши! Старик совсем расходился: он стучал кулаком по столу, махал руками и сверкал на Попова сердитыми глазами.
– Да уж не хуже было бы: по крайности, хотя бы школы вам завели, больницы, богадельни были бы, грязь-то невылазную с улицы убрали, да и грабежа-то бы не было…
– Не было бы? По головке бы стали нас гладить? Да, друг ты мой, ведь только на них и грозы-то, что Петр Шалаев! А уж мы все ими до сердца проклеваны… вот как, до самой печенки проклеваны этим вороньем-то! Ты вот видел, какую мы уйму за неделю наработали, по 18 часов спины не разгибая? А что вот я послезавтра, как, господи благослови, потащу все это на ряды, – что я за это получу, а? Ты вот видишь замок-то, видишь? Ведь его сделать надо! Ведь это не гвоздь, что раз молотком ударил – и готово! А ведь скупщик мне за него моей цены только полцены даст, моей ! Да и то еще покланяешься ему в пояс, чтобы взял, да и то еще половину деньгами-то только, а то поди-ка у него другую-то половину из его лабаза харчами выбери, да по той цене, по какой его голова назначит! А ведь, друг ты мой, вот у меня сколько народу-то, – ведь нам пить-есть надо… Ведь я вот дому хозяин, большая голова, ведь вот посчитай-ка, сколь много вокруг меня теперь народу-то: ведь у меня, с малыми-то, их двенадцать душ… Дру-уг!.. Ведь все на мне взыщется, все, и на этом свете, и на том!..
– Это верно, – заметил опять хмуро Попов, – только чего же огулом-то всех в яму валить? И из них есть люди.
– Кто это?
– Да вот хоть бы Струков.
– Это Валериан-то Петров? Лукожуй он, Валериан-то Петров твой.
– Этого недоставало! Человек за них душу положил, весь свой век, до пятидесяти лет, все для них хлопотал… Вы представьте, – обратился опять в негодовании ко мне Попов. – Вы только представьте, что переиспытал, перенес этот человек для своих односельчан: разорился, несколько раз был облыжно отдан под суд, сидел по тюрьмам, в холодных. Это какая-то воплощенная энергия, беззаветность, незлобивость и любовь!.. И за все за это вот ему благодарность… И он знает это, давно знает и – все же хлопочет за них.
– Ха-ха-ха! – засмеялся старик, у которого уже давно разгладились морщины и переменилось настроение. – Ха-ха-ха! Лукожуй… Потому он и лукожуй, что как ни верти, а он все ихней стаи. От своей крови не уйдешь… Нет, за ними, брат, присматривай в оба… Свои собаки дерутся, чужая тоже опасайся пристать.
– Что же он такое делал для них?
– А кто на городовое положение тянет? А кто всю эту музыку-то поднял? Кто говорит, что без них нам и житья не будет, пропадом пропадем, а?.. То-то вот… Нет, оно, брат, тут в оба присматривай…
– Ну, полно тебе расценивать-то, – заметил наконец весело молодой Полянкин, похлопав любовно рукой отцовскую спину. – Так нам расценивать нельзя. Зачем всех в одну кадку валить? Ты бери то, что хорошо, везде; нам нужно только свою линию вести, вот что!.. А Петр-то Шалаев из каких? Разве он не из них? На него какие надежды? Разве он не такой же скупщик , как и те? Разве он на ваши-то кровные изделия своих клейм не кладет? Разве он не нахватал себе вашими руками орлов -то? А какие у нас сходы? Чем они держатся? – Обманом… Все приговоры подписываются под страхом.
– Да, конечно… что – Шалаев! Петр-то Шалаев еще почище их всех будет, – задумчиво произнес старик.
– Почище еще, пожалуй, почище, – сказал и брат Полянкина.
– То-то и есть. Нам, брат, свою линию надо не терять: хорошо – бери, плохо – не надо.
– Ох, да, да, – вздохнул старик, – тоже, брат, нашу - то линию не вот найдешь… Тоже, брат, из нас всякий есть: один говорит – вот она, наша-то линия, другой – на другую гнет… О, господи создатель!.. Все, должно, плохи… Всем, должно, перед господом отвечать придется.
– А ты, батька, гляди веселей… Не бойсь, не унывай только; все мы свою линию найдем… Поплотнее нам надо только – вот что… Только бы солнышко просветило… А то в себя вера потемнела – вот что, в себя перестали верить… Это хуже всего. А Валерьян Петрович – хороший человек, и обижать его нечего… – Да ведь разве я не знаю? Только на что он лукожуйничает?.. А лукожуй, старый хрен, большой лукожуй!.. Ха-ха-ха!.. Ну, да ладно… Бросим это! Будет! Пойдем-ка разгуляться в садочек… Эх, время-то хорошее стоит!.. Запахи теперь у меня там разные: сирень, жасмин белый… Пойдем! А пущай здесь женский пол уж на свободе чай пьет… Мы ведь женский пол строго держим, по-старинному… У нас оне чужого народу стесняются… Этих модных повадок не имеют… У нас девушка – вот у окошечка посиди, в теремке, за занавесочкой, да на молодежь-то, что по улице ходит, только в щелочку погляди али вот в праздник на раскат, на гору сходи с матерью да степенно маленечко на реку полюбуйся, да и домой… Мы по-старинному живем!
Читать дальше