Николай Златовратский - Крестьяне-присяжные

– Мы осторожны… не впервой.

– То-то. Полуношники. Сожжете, – с вас взыски-то какие!

– Ну, не очень важны хоромы-то… Може, выплатим старыми лаптями…

– О, гужееды-зубоскалы! Сами бы нажили… Век изжили в одних портках, так не знаете, каково она, нажива-то, дается.

Присяжные, все занесенные снегом, подошли через сугроб к воротам и стукнули железным кольцом.

– Кого там еще в экую ночь носит?

– Ночевать бы, – откликнулись присяжные.

– Эко ночевальщики какие проявились! – огрызался голос со двора. – Куда это ветер гонит?

– В округу.

– Пешие, чай?

– Пешковые мы.

– Проходите дальше… Проходите… Местов у нас нет… Какие такие с вас барыши?.. Проходите в харчевню.

– Полно-се, ты, старый! Уймись! Загрызла тебя корысть-то! – крикнул женский голос из избы. – Куда их гонишь в экую погодь? Где они будут харчевню искать теперь?

– Ну, умны стали, – проворчал кто-то и стукнул дверью.

– Много ли вас? – спрашивал тот же женский голос за калиткой.

– Восьмеро.

– Много. Тесно будет… Экое дело!.. Возчики еще у нас стали, порожняки… Разве потеснятся.

– Мы потеснимся. Не важно привыкли спать! – откликнулись голоса со двора. – Пущай!

– Ступайте, родимые, ступайте… Да снег-то отряхните на воле. Намочите, – говорила женщина, отворяя калитку.

Присяжные вошли в избу, в которой по лавкам укладывались возчики; они, видно, только что поужинали. Работница собирала со стола посуду.

– Раздевайтесь, родные, – говорила, входя, хозяйка, – посушитесь, а вы, возчики, потеснились бы.

– А кто будете? – спросили возчики.

– Чередные будем.

– Присяжные?

– Они самые.

– Ну, ну, грейтесь… Места будет… Всем хватит. С печи послышалось ворчанье:

– Эка напустили побиральцев… Гольтяпы – какая орава.

– Полно, уймись…

– Спи, старичок, со христом; мы не обидим.

– П а ужинать что будете? – спросила хозяйка, полная, с грудью-козырем, расторопная баба.

– Нету. У нас деревенское есть. Кокурками бабьими побалуемся. Тоже бабы наделили как быть, – любят.

– А то поели бы. Щи вот остались. Я ничего не возьму. Знамо, люди из повинности. В городе тоже, поди, четырнадцать дён прожить придется. Изъянно.

– Харчевито.

– Харчевито – что говорить! Похлебайте.

– Приживальщики! – ворчал голос с печи.

– Вот оно у меня, дитятко-то, – заметила баба. – Правду говорят, что малый, что старый – все одно.

– Мы, коли что, поплатимся за щи-то. Наливай. Знатно оно, с морозу-то. Зябко было.

– Как не зябко! Погрейтесь. Работница поставила щи на стол.

– Где у нас гроза-то! Ай унялась? – спрашивали вошедшие со двора с фонарем возчики.

– На печке гроза-то. Оттуда гремит, – отвечала хозяйка.

– Ну, ну! Гремит еще? Грозен.

– Хозяин будет? – обратились присяжные к хозяйке, кивая на печку и залезая за стол.

– Нету. Отец. Блажной – не приведи господи…

– Нехорош стал отец – в гроб пора. Нажил добра – теперь довольно! – ворчал старик.

– Вот он на вас, на судей, больно сердит.

– Ой? Что так?

– Да вот года три тому назад штрафовали его. Тоже вот в череду был: повесткой вызывали. «Куды, говорит, еще в город ехать?.. Какой такой суд с мужиками – что за мода? Брось, вишь, хозяйство да судить ступай. Мало там их, приказных-то? Модники! Какой, говорит, я такой судья-мужик? Народу только баловство. Воры-то на смех подымут…» Ну, и не ходил; двадцатипятирублевкой штрафовали. С того и сердит… А хозяин мой тоже в череду. С вами, мотри, будет. Уехал позавчера.

– Мотри, с нами будет.

– Так думать нужно. Что поделаешь? Ваше дело подневольное. Убыточно оно, точно… да, толкуют, для души хорошо. Вы как?

– Это об чем?

– А вот говорят: для бога очень хорошо, для души. Из вас кто был ли в череду-то?

– Были, – откликнулся Лука Трофимыч.

– О! Так скажи-ка ты мне об этом. Уж я и буду спокойна.

– Это об душе-то тебе сказывать?

– Да, да… Об ней-то ты мне сказывай. Хозяин, признаться, тоже не хотел ехать, да поп уговорил. На этом и согласился. А то говорит: «Боюсь я, – говорит, – баба, этого самого суда». Да чего, мол, тут, Спиридон Иваныч, бояться? Не ты один. «Так-то так, – говорит, – а все же как это подумаешь, так тебя будто в зноб бросит… Перцовки, – говорит, – коли неравно что, перед судьбищем-то выпью».

– Это так, так, – заметил один из возчиков, – по себе знаю, помогает чудесно. Я ее, перцовку-то, во как уважаю. Однова настудился я. В з а жору, братцы, попал совсем, и с возом. Так думал: «Ну, больше, мол, Петруха, не жилец ты…» А еще оженился недавно только. Жалко было бабу… Да перцовки, братцы, выпил это с фершалом штоф, ну, и опять хоть снова; в з а жору полезай.