Павел Засодимский - Перед потухшим камельком

Тут уже я вмешался… взял ее в охапку и уложил в постель.

Положим, Леночка была очень спокойна, припадков бешенства на нее не нападало, но все-таки оставлять у себя сумасшедшую было опасно и, во всяком случае, неудобно. Я отвез ее в лечебницу. Хлопот было не мало… Вся история крайне неприятно подействовала на меня. Еще бы! Человек – не камень… Скажут, я свел Леночку с ума. Вздор!.. Кто ж мог думать, что такая молоденькая женщина, сама еще почти ребенок, так сильно полюбит своего дитятю, да того привяжется к нему?..

Сначала я часто навещал ее, почти каждое воскресенье… Ах, этот тихий, безмолвный поезд финляндской железной дороги! Сколько воспоминаний каждый раз пробуждал он во мне: по этой дороге в прошлое лето я ездил на дачу к Неведовым… Затем я стал навещать Леночку раз в месяц, потом раз в три месяца, в полгода – раз… Что ж мне было с ней делать, когда она ничего не понимала и обратилась почти в бессловесное животное. Иногда, впрочем, Леночка узнавала меня, спрашивала, поливают ли без нее цветы? Куда девалось то одеяльце, что она вышивала для Саши? и тому подобное. Однажды вдруг она с чего-то спросила: приказал ли я поставить самовар? В другой раз сказала, что ветер любит деревья в их саду и потому он так налетает на них, шумит их ветвями, а иногда даже ломает деревья…

Лет пять Леночка прожила в лечебнице.

Я несколько раз также ездил в воспитательный дом узнавать о судьбе нашего сына. Сначала мне сказали одно, потом – другое и наконец, вероятно для того, чтобы отвязаться от меня, объявили, что Саша умер. Может быть, и в самом деле, – так. И благо ему!.. А может быть, он и теперь еще живет в работниках у какого-нибудь чухонца или у русского кулака? В таком случае хуже для него… Но я сделал что мог и чувствую себя более вправе, чем Пилат, «умыть руки»…

Однажды Лена больше обыкновенного разговорилась со мной и даже рассказала мне свой сон.

– Пришла ко мне женщина в такой белой, блестящей одежде… – рассказывала Леночка. – …Пришла и говорит мне: «Знаешь, где твой Саша? Хочешь, я проведу тебя к нему?» Я ужасно обрадовалась. И она повела меня куда-то, и я шла за ней, – и солнышко шло за нами, и птицы летели… А на земле, вокруг, все цветы, цветы… Вот и шли мы и пришли к какой-то двери. «Твой сын там, за этой дверью!» – сказала женщина. Я изо всей силы дергала, вертела ручку, трясла ее изо всей мочи, хватала ее зубами, стучала по ней кулаком, – ничего не могла сделать… Тогда женщина положила мне руку на плечо и сказала: «Надо подождать!..» И ушла от меня. Я осталась одна и заплакала… Тут с неба звезда покатилась и прямо – мне под ноги. В воздухе что-то блеснуло, точно пламя, – и я будто бы ослепла… вскрикнула и проснулась… И теперь еще у меня голова болит…

И Леночка с утомленным видом поднесла к виску свою бледную, исхудалую руку.

Леночка вообще была очень худа и бледна; стан ее согнулся, глаза казались мутными… Теперь она совсем, совсем не походила на ту барышню, которую я встретил у своих знакомых в святочный вечер лет шесть тому назад… Уход за ней, впрочем, был отличный.

Месяца через три или четыре, хорошо не упомню, доктор той лечебницы, человек очень милый и обязательный, известил меня о смерти Леночки. Я намеревался непременно быть на ее похоронах, мне хотелось посмотреть на нее – на мертвую, в гробу, но как на грех в этот самый день случилось заседание железнодорожного съезда, и мне пришлось, присутствовать там…

Ни разу я не видал Леночку во сне. А уж если бы увидал, непременно спросил бы ее, что она думает обо мне? Простила ли?.. То есть, собственно, в чем же?..

Все эти воспоминания – то смутные, то яркие – быстро промелькнули передо мной в тот святочный вечер, когда я – больной, один-одинехонек – сидел перед своим потухшим камельком. [8]Да! Все прогорело и потухло… и от «дел давно минувших дней» остался только холодный пепел. И невольно мне подумалось: «А что, если бы Леночка теперь была жива и сын наш оставался с нами?..

Саше было бы теперь восемнадцать лет… Может статься, кроме него, были бы у нас еще дети… Леночка (ей было бы теперь 38 лет) подошла бы ко мне, обняла бы меня, поцеловала… И Саша – с ней рядом, высокий, такой же голубоглазый, как она, красивый, стройный…

Не велик человеческий череп, но какой в нем громадный мир, безграничный, бесконечный… И если на миг остановиться перед этим необъятным, загадочным миром и вглядеться в него, то он может внушить нам гордость Титана и восторг неописуемый, и в то же время он может повергнуть нас в отчаяние, в ужас и трепет. Лаборатория светлых помыслов, великих дум, поэтических образов, грациозных и прозрачных, как тончайшая паутина, могучая, страшная лаборатория самых чудовищных, злодейских замыслов, преступнейших посягательств на благо ближних, лаборатория безостановочно, лихорадочно, торопливо работающая и ежечасно, ежеминутно могущая моментально прекратить свою деятельность, погрузиться во мрак или совсем исчезнуть…